Протоиерей Герасим Петрович ПАВСКИЙ (1787-1863): священнослужитель, богослов, лингвист

статья прот. Кирилла Копейкина

«Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13, 7), – пишет св. ап. Павел в Послании к Евреям. И одним из таких наставников, стоящих у истоков отечественной лингвистики, является выдающийся отечественный богослов, основоположник русской гебраистики, переводчик Библии с древнееврейского языка на русский, действительный член Императорской академии наук по отделению русского языка и словесности протоиерей Герасим Павский.

Родился Герасим Петрович Павский в 1787 году в Павском погосте Лужского уезда Петербургской губернии. В 1797 году он поступил в Александро–Невскую семинарию, а в 1809 году – в Санкт–Петербургскую Духовную Академию. Блестяще окончив ее в 1814 году первым магистром первого выпуска, Павский был назначен на должность преподавателя древнееврейского языка. Назначение это оказалось поистине промыслительным. Впоследствии именно метод сопоставления различных языков, разработанный о. Герасимом при исследовании языка древнееврейского, использует Павский и в своих «Филологических наблюдениях над составом русского языка», принесших ему славу выдающегося лингвиста, демидовскую премию и членство в академии наук.

Свой особый интерес к древнееврейскому языку Павский объяснял потребностью как можно глубже вникнуть смысл Слова Божия. Во «Вступлении» к своей «Краткой еврейской грамматике для обучающихся священному языку в духовных училищах» Павский писал, что «желающему успеть в знании еврейского языка … надобно одушевляться тою мыслью, что глубокое сведение в священном языке ведет к глубокому и чистейшему ведению тайн священнейшего богословия» [1]. Такой богословский подход Павского к языку Священного Писания, да и к языку вообще глубоко закономерен. Действительно, именно язык есть то, в чем и посредством чего мы встречаемся с Богом. Слово , которое вначале … было у Бога (Ин. 1, 1) для того и стало плотию (Ин. 1, 14), чтобы дать человеку возможность встретится с Богом лицом к лицу (Исх. 33, 11). «Иисус Христос есть Слово. Слово и язык как таковые – свидетельствует Х. У. фон Бальтазар. – Слово и язык Бога в слове и языке человека. Смертный человек как язык бессмертного Бога» [2]. В то же время, «человек как духовно-телесное творение уже есть язык Бога, обращение, которое может воспринимать самого себя в этом качестве и тем самым наделено способностью к ответу» [3]. Именно в этой способности ответствовать Богу, вступать в диалог с Ним – суть христианства.

В 1819 г. открылся Санкт–Петербургский императорский университет. По инициативе тогдашнего попечителя петербургского учебного округа С. С. Уварова Главный педагогический институт «принял вид и действие университета», став правопреемником первого, учрежденного одновременно с Академией наук указом Петра I еще в 1724 году [4]. Уваров, глубоко интересовавшийся Востоком и еще бытность свою дипломатом в Париже написавший заслуживший одобрение всей Европы «Проект азиатской академии в России», по своем возвращении на родину в 1810 году не замедлил познакомиться с выдающимся русским гебраистом и знатоком литературы Востока прот. Герасимом Павским. И именно его пригласил он возглавить открытую при университете кафедру богословия, которую Павский занимал до своей отставки в 1826 году. «Назначенный в университет тотчас по его открытии, Павский читал студентам кроме положительного православного богословия (т. е. догматического и нравственного), еще “Историю постепенного раскрытия религиозных понятий в человеческом роде”; это был предмет совершенно новый для России, и преподавание его Павским свидетельствовало в нем человека, выходившего из-под уровня даже лучших деятелей тогдашнего времени на поприще богословия», – писал о нем ординарный профессор по кафедре истории Востока В. В. Григорьев, составивший по поручению Совета университета подробную историю первых пятидесяти лет его существования [5]. В университете о. Герасим прослужил восемь лет, и лекции его неизменно вызывавшие глубокий интерес, привлекали множество студентов, слушавших его, как и в Академии, с напряженным вниманием [6]. «Заслуга Павского, независимо даже от содержания его лекций, заключалась здесь уже в том, что он заставил студентов светского заведения внимательно слушать серьезную богословскую науку, которая обыкновенно в университетах считается менее занимательною среди прочих наук университетского курса» [7]. С сожалением расставаясь со своим замечательным преподавателем, университет выразил ему свою признательность за понесенные труды присвоением звания почетного члена университета [8].

В 1826 году повелением императора Николая I о. Герасим был приглашен занять должность законоучителя наследника престола великого князя Александра Николаевича, будущего императора Александра II . В течение десяти лет вместе с В. А. Жуковским он был воспитателем царских детей. Однако, написанные для них учебники «Начертание церковной истории» и «Христианское учение в краткой системе» стали поводом к обвинению Павского в неправоверии и неблагонамеренности и привели к драматическому завершению его придворной карьеры. Кроме того, встал вопрос о литографировании переведенных на русский язык после закрытия Библейского общества книг Ветхого Завета.

После увольнения от всех занимаемых должностей Павский всецело посвятил себя научной деятельности. Это время было самым плодотворным в научной его деятельности. Занятия древнееврейским языком как языком священным породили особый интерес к своеобразию своего собственного, родного языка. Павский углубляется в изучение русской речи, и занятия его увенчиваются созданием ряда монографий по филологии, среди которых «Материалы для объяснения русских коренных слов посредством иноплеменных» и «Филологические наблюдения над составом русского языка», вышедшие двумя изданиями. В 1844 году за свой труд «Филологические наблюдения над составом русского языка» прот. Герасим Павский получил полную Демидовскую премию от Императорской академии наук, а в 1858 году отделение русского языка и словесности академии избрало его своим действительным членом [9]. Крупнейший отечественный филолог академик В. В. Виноградов в своем неоднократно переиздававшемся фундаментальном труде «Русский язык (Грамматическое учение о слове)» чрезвычайно высоко оценил «Филологические наблюдения» Павского. Достаточно сказать, что имя о. Герасима упоминается на страницах книги более 50 раз; из лингвистов чаще упоминаются лишь К. С. Аксаков, А. М. Пешковский, А. А. Потебня и А. А Шахматов. «Взгляды А. В. Болдырева, Г. П. Павского, К. С. Аксакова и Н. П. Некрасова … оказали решающее влияние на последующую русскую грамматическую традицию», – отмечал он [10].

Интерес Павского к отечественной лингвистике органично укладывается в русло процессов, происходивших в середине XIX столетия. В 40-50-х годах XIX века русское языкознание оказывается перед необходимостью построения оригинальной, свободной от подражательности западноевропейским образцам грамматики русского литературного языка, в которой национальные особенности грамматического строя были бы осмыслены и описаны самостоятельно и полно [11]. Одним же из первых опытов “неотстраненного” подхода к языку именно как к родному следует признать лингвистическую концепцию прот. Герасима Павского. Методы компаративистики, традиционно использующиеся для отстраненного анализа языка, Павский применил к его внутренней реконструкции. Русский язык стал изучаться им как родной : в его трудах язык представлен в антропологической перспективе , где совмещены точки зрения носителя и исследователя. Такая позиция становится конструктивным фактором: язык осмысляется через интуицию его носителя, а не через внеположное ей знание ученого, он рассматривается не столько в аналитическом ключе, как материал, сколько в аспекте языкотворчества – целостно, как мир, моделирующий сознание и поведение носителей языка.

Язык уникален в том смысле, что один только язык дан нам непосредственно , а потому его можно увидеть изнутри; все остальные “объекты” мы видим лишь снаружи, а потому знаем не “их самих”, но лишь наши модельные (т. е., в конечном итоге, языковые!) конструкции. И лишь изнутри можем мы попытаться понять связь звука со смыслом [12]. Разумеется, с точки зрения современной лингвистики внешняя, звуковая форма языка никак не связана с его внутренним смысловым содержанием [13]. Между тем, в святоотеческой традиции, для которой характерен целостно-иерархический [14] взгляд на мироздание, языковое устроение понималось в соответствии с иерархическим устроением человека. Как человек состоит из души и тела, являющегося ее символом [15], – символом в том изначальном смысле, что вы- явленн -ная, часть символа, является не просто подобием сокрытой, но ее дополнением до целого, – так и в языке звук представляет собою тело , а значение – душу звука [16]. И п одобно тому, как человек не есть лишь механическая сумма своих членов, так осмысленный звук не есть лишь сумма колебаний воздуха [17]. Поистине, « со единение смысла со звуком … – тайна, – отмечают А. М. Камчатнов и Н. А. Николина, – причем одна из величайших тайн, подобная тайне соединения души и тела » [18], – не загадка , не секрет , но именно тайна [19].

Павский пытался постичь язык таким, каким он существует для его носителя – идя от звуков к словам, а не наоборот. «Несформулированная эксплицитно цель Г. Павского — дать предписания как для производства “правильных” с логической точки зрения реконструкций, так и для синтеза наблюдаемых словоформ русского языка, – отмечает П. Педерсен. – Задача потребовала создания такой морфологической классификации, которая, в случае формализации, отвечает принципам построения модели алгоритмического характера. В современной лингвистике широко используются эти модели, так как они годятся лучше, чем традиционные классификации, для представления языковой системы с ее рекурсивными свойствами: традиционные классификации задают все отношения списком, а система языка имеет рекурсивный характер, поскольку носители языка могут создавать новые и новые словоформы, теоретически произвольно длинные и произвольно сложные. Создание алгоритмической модели начинается универсальной классификацией лингвистического множества, т.е. разбиение анализируемых объектов производится по любому из избранных признаков; обязательный характер признака дает возможность построить единообразную систему характеристик классифицируемых объектов» [20].

Примечательно, что для Павского именно буква, которую он определяет как «одну из составных частей звука, образующегося в устах человека», является «минимальной единицей языка»; при этом, – говорит он, – «различие букв от письмен на этот раз пропускаю без внимания, и пись­менное изображение букв стану называть также бук­вами» [21]. Такой подход кажется неожиданным, поскольку традиционно именно слово является элементарной “единицей” языка (речи), своего рода “лингвистической монадой” [22]. Лишь в последней четверти прошлого столетия исследователям стало, наконец, уясняться, что, как подчеркнул Р. Е. Лонгакр [23], для того, «чтобы осуществить адекватное описание лингвистической структуры и ее элементов, необходимо выйти за пределы предложения, которое традиционно (со времен стоиков и до видных представителей лингвистики 20-го века, включая де Соссюра, Блумфилда и Хомского) понималось как самостоятельное обособленное речевое единство» [24]. За пределами же предложения-text’a простирается кон-text [25], – тот самый контекст, характер которого определяется конкретной коммуникативной ситуацией, – ситуацией со-общения. Предпринятый Павским максимально общий характер поиска смысла звуков языка требует и максимального расширения языкового контекста, в пределе – до всего многообразия человеческих языков , сопоставление которых и позволяет в конечном итоге выделить значимые позиции семантически нагруженных звуков. Использование многих, в пределе – всех языков в качестве такого макимально широкого контекста, типологически соответствует ситуации осуществленной Пятидесятницы [26], когда языковая множественность начинает восприниматься как многоаспектная выявленность единого (обще)человеческого языка . По существу, все языки для Павского (как и для Гумбольдта) есть на-речи-я одного языка, языка как целого , того самого единого Языка Человеческого, вариантами реализации которого являются все многочисленные языки при всем их внешнем разнообразии, представление о чем утвердилось в Средние века [27]. И не случайно, что прот. Герасим Павский, будучи членом Церкви, осознающей себя «непрестанной Пятидесятницей» [28], работал именно в такой парадигме.

Примечания

[1] Краткая еврейская грамматика для обучающихся священному языку в духовных училищах. Ст.-Петербург, типография Н. Греча, 1818. С. IX – X .

[2] Бальтазар, фон, Х. У. Целое во фрагменте. Некоторые аспекты теологии истории. М., 2001. С. 268.

[3] Бальтазар, фон, Х. У. Целое во фрагменте. Некоторые аспекты теологии истории. М., 2001. С. 270.

[4] См.: Санкт-Петербургский государственный университет. 275 лет. Летопись 1724-1999. СПб., 1999. С. 10, 80, 102.

[5] Григорьев В. В. Императорский С.-Петербургский университет в течении первых пятидесяти лет его существования. СПб., 1870. С. 25-26. «Из “объявления” на 1824 год, – продолжает он, – видим, что профессор Павский (получивший уже степень доктора богословия) излагал: а) историю новозаветной Церкви, руководствуясь «Церковной историей», изданной для духовных училищ; б) объяснял Псалтырь, Евангелие от Луки и Послание ап. Павла к Римлянам, давши предварительно подробное понятие вообще о книгах Ветхого и Нового Завета по «Руководству к чтению Св. Писания», составленному митрополитом Амвросием; в) систему христианского нравоучения» (С. 48-49).

[6] О характере университетских лекций прот. Г. Павского можно отчасти судить по сделанным на их основании публикациям в журнале «Христианское чтение», учитывая, впрочем, цензурные ограничения тогдашнего времени, когда «во всяком литературном произведении старались найти опасный “неологизм”, и потому немилосердно делали поправки» ( Свящ. С. В. Протопопов. Протоиерей Герасим Петрович Павский (Биографический очерк). СПб., 1876. С. 38).

[7] Свящ. С. В. Протопопов. Протоиерей Герасим Петрович Павский (Биографический очерк). СПб., 1876. С. 37.

[8] Свящ. С. В. Протопопов. Протоиерей Герасим Петрович Павский (Биографический очерк). СПб., 1876. С. 48. К счастью, у Павского нашелся достойный преемник; им стал «священник университетской церкви, бакалавр Бажанов Василий Борисович, 29 лет, который, и в 1828-м, и в следующих годах, читал введение в откровенное богословие и богословие догматическое» ( Григорьев В. В . Императорский С.-Петербургский университет в течении первых пятидесяти лет его существования. СПб., 1870. С. 58-59), а впоследствии стал протопресвитером и духовником императорской семьи.

[9] См.: Сенько П. Н. Русские церковные деятели – члены Академии наук. СПб., 1995. С. 100-101.

[10] Виноградов В. В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). Под ред. Г. А. Золотовой. 4-е изд. М., 2001. С. 440.

[11] См. напр.: Безлепкин Н. Философия языка в России. СПб., 2001. 390 с.

[12] Как отмечает Р. Якобсон, выдающийся французский лингвист «Э. Бенвенист … раскрыл тот решающий факт, что только для беспристрастного и стороннего наблюдателя связь между означающим и означаемым является чистой случайностью, в то время как для носителя данного языка эта связь превращается в необходимость » ( Якобсон Р. В поисках сущности языка. – В сб.: Сборник переводов по вопросам информационной теории и практики. № 16, М ., 1970. С. 7).

[13] «Языковой знак произволен», – утверждал Ф. де Соссюр ( Соссюр Ф., де Труды по языкознанию. Пер. А. А. Холодовича. М., 1977. С. 100). «Соссюр был глубоко прав, хоть и сам не во всем осознавал свою правоту: система языка не признает и не может признавать никаких мотивировок кроме тех, (словообразовательных или грамматических) которые составляют часть самой системы, – писал В. Вейдле. – Другое дело – поэтическая речь, но ведь он и не занимался ею. Она пользуется системой, не может без нее обойтись, но не сводится к заученному применению ее и все-таки выходит за ее пределы. Механизмы ее она проверяет и пускает их в действие уже не механически; значения языковых знаков превращает в смыслы или окутывает их смыслами; осмысляет звучание их, – и даже звучание образующих эти знаки, ничего в отдельности не значащих звуков» ( Вейдле В. Эмбриология поэзии. Статьи по поэтике и теории искусства. М., 2002. С. 136).

[14] Отметим, что иерархия буквально означает священно-началие – от ι̉ερός – “ ниспосланный богами”, “благодатный”, “посвященный богам”, “священный”, “божественный”; и αρχή – “начало”, “первопричина”, “основа”, “принцип” .

[15] Напомним, что греческое σύμβολον, происходящее от глагола σύμ-βάλλω – “со-единять”, “с-вязывать”, “с-равни вать”, “с-личать”, а также “с-шибать” и “с-талкивать”, в своем первоначальном значении есть принадлежащая мне часть любого разломанного пополам предмета, вторая половина которого находится у кого-то другого. Вы-явленная часть символа, является не просто подобием сокрытой, но ее до-полнением до целого; половинки символа тяготеют друг к другу, желая “со-единения”, “при- мирения” – σύμ-βιβάζω.

[16] См.: Бл. Августин. О количестве души. – Бл. Августин Творения, ч. 2. Киев, 1879. С. 402. Отметим, что один из столпов современной лингвистики – Ф. де Соссюр – исходя из своего понимания языка как системы структурных отношений считал малопродуктивным сравнение двойственности языкового знака с двуединой природой человека. С его точки зрения связь звука и значения в слове произвольна; оба эти элемента, объединяясь в знак, существуют совершенно обособленно.

[17] «Сходство между языком и человеком обнаруживается и в том, что означающее языкового знака, согласно патристике, обязательно имеет, как всякое тело, какие-то измерения, оно непременно существует во времени и пространстве, может быть расчленено на составляющие его элементы, тогда как означаемое не существует ни во временной, ни в пространственной протяженности, … не может быть делимо на элементы, – подчеркивает Ю. М. Эдельштейн, – … В языковом знаке нельзя установить однозначное соответствие между элементами означаемого и означающего. И в человек, и в языковом знаке целое не есть простая механическая сумма элементов, значение целого не выводится из суммы значений составляющих, знание об элементах не дает познания целого, неадекватно ему» ( Эдельштейн Ю. М. Проблемы языка в памятниках патристики. – В сб.: История лингвистических учений. Средневековая Европа. Ред. А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон. Л., 1985. С. 165-166).

[18] Камчатнов А. М., Николина Н. А. Введение в языкознание. М., 2000. С. 29.

[19] Замечательно, что, как отмечает архим. Киприан (Керн), « говор и письмо для святоотеческого символического реализма тáинственно отображают Боговоплощение . При каждом произносимом слове, при каждом начертываемом на бумаге “писалом человеческим” письменном знаке символически отображается и напоминается духу человеческому таинство Боговочеловечения» ( Архим. Киприан (Керн). Антропология свт. Григория Паламы. М., 1996. С. 345).

[20] Пиринка Пенкова (Педерсен). Первая классификация русских глаголов с применением позиционного анализа. – ИАН СССР, ОЛЯ, № 4, 1976. С. 375.

[21] Павский Г. П., прот. Филологические наблюдения над составом русского языка. 2-е изд . 1850. Рассуждение первое. О простых и сложных звуках, служащих основанием русскому слову, и о письменном их изображении. § 2. С. 6-7.

[22] Действительно, как отмечает Б. Ю. Норман, «слово, или, по-другому, лексема, занимает особое, исключительное место среди всех языковых единиц. Оно, если можно так выразиться, самый яркий представитель языка – настолько яркий, что как бы затмевает собой все остальные элементы … не случайно…, что среди значений самого слова слово есть и такие, как “речь” или “текст” (ср. выражения вроде заключительное слово, дар слова, «слово о полку Игореве» и т. п.)» (Норман Б. Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994. С. 19).

[23] Longacre R. Why We Need a Vertical Revolution in Linguistics. – In: The Fifth Linguistic association of Canada and the United States Forum. Columbia , 1978. P . 247-270.

[24] Вдовиченко А. В. Дискурс-текст-слово. Статьи по истории, библеистике, философии языка. М., 2002. С. 234.

[25] Напомним, что лат. textus – “сплетение”, “структура”, “связь”, “ткань” и, наконец, “связный текст”.

[26] Перед Вознесением Господь, собрав учеников Своих, сказал им, что «Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым» (Дн. 1, 5). Эти слова исполняются в праздник Пятидесятницы, в день обретения со- глас ия с Богом и с прочими человеками. Вот как описывается это событие в книге Деяний Апостольских: «При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать. … народ … пришел в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием» (Дн. 2, 1-6). Апостолы не просто говорят на разных языках, но каждый из слушающих их слышит свой . Кондак праздника, раскрывая богословский смысл события, свидетельствует, что пятидесятница типологически обратна вавилонскому столпотворению: «Когда Всевышний, снисшед (на землю) смешал языки, то (чрез сие) Он разделил народы; когда же Он раздавал огненные языки, то (сим самым) Он призвал всех к соединению…» (русский перевод кондака диак. Сергия Цветкова – Цветков С., диак. Кондаки и икосы св. Романа Сладкопевца. М., 1881. С. 159). С тех пор Церковь существует как непрестанная Пятидесятница. Несмотря на внешнюю раздробленность мира на множество языков , которые могут быть названы лишь наречи ями общечеловеческого языка-логоса, подлинное единство воссоединяется во Христе, в Слове.

[27] Характерно, что «в Древней Индии, Греции, Риме люди как бы не замечали языки своих соседей, жили в гордом сознании языковой исключительности. Отличительный признак варвара не уровень культуры, не религиозная принадлежность, не раса, а “бессмысленное бормотание”», – отмечает Ю. М. Эдельштейн (напомним, что по-гречески βαρβαρίζω – говорить на варварском, т.   е. чужом – плохом или ломаном – языке). Лишь в христианскую эпоху «утвердилось учение, что многочисленные языки при всем их внешнем разнообразии в сущности своей представляют собой, как сказали бы мы сейчас, варианты реализации одного инварианта – единого Языка Человеческого» (Эдельштейн Ю. М. Проблемы языка в памятниках патристики. – В сб.: История лингвистических учений. Средневековая Европа. Ред. А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон. Л., 1985. С. 177-178). Именно с этим оказался связан тот «переворот во взглядах на языки земного шара» (Бодуэн де Куртенэ. Языкознание. – В сб.: Избранные труды по общему языкознанию. М., 1963. т. II. С. 106), следствием которого стало создание письменности для бесписьменных прежде народов и перевод Священного Писания на иные языки.

[28] См.: Прп. Jустин Поповић. Догматика Православне Цркве. Кн. 3. Београд, 1978. Гл. II . Црква непрекидна Педесетница. Пневматологиjа. Свети Дух у Цркви. С. 271-458.