У нас на портале: А.М. Золотарев. Родовой строй и первобытная мифология

• 

полная html-версия одного из фундаментальных отечественных исследований по дуально-родовой организации первобытного общества

Первоначальный строй общества можно представлять себе по-разному. Можно мыслить его либо по образу крупных объединений стадных животных, либо рисовать его в виде небольших групп, которыми живут человекоподобные обезьяны. В литературе встречается и то и другое представление, но несмотря на кажущееся разногласие большинство авторов стоит по существу дела на одних и тех же позициях, признавая человека «общественным животным». Редким исключением можно считать тех, кто приписывает нашему отдаленному предку асоциальный образ жизни и асоциальное поведение.

Действительные разногласия возникают, однако, уже при первой попытке конкретизировать это абстрактное представление об общественной природе первобытного человека. Дело, разумеется, не в размере первобытного стада (да простится нам применение этого термина), ибо нет с точки зрения генетической качественного различия между стадом из нескольких десятков и стадом из нескольких сотен человек. И то и другое остается социальным объединением, неизбежно вырабатывающим известные правила и нормы социального поведения. Разногласия заключаются в понимании внутренней структуры первичного общественного объединения. Именно здесь пролегает грань между марксистским и вульгарным буржуазным взглядом на природу первобытного стада. Традиционная буржуазная концепция мыслит первобытное общественное объединение атомистическим в своем строении, разбивающимся на мелкие семейные группы, независимые как в производстве, так и в брачной жизни. С этой точки зрения первобытное общество – не более как механическое соединение семейных ячеек. Составляющие их индивиды пользуются значительной свободой и в своем поведении зависят только от семьи, а не от общины. Именно поэтому Вильгельм Копперс рассматривал семейный

[с. 40]

союз как прототип «первобытного государства», подчиненного власти вождя – главы семьи – и пропитанного демократическим духом[1], а Бронислав Малиновский посвятил один из своих трудов доказательству следующего тезиса: моногамная семья, базирующаяся на вечных биологических законах, заимствована человеком из животного царства. Поэтому «в первобытном обществе индивид строит все свои связи по типу отношений к отцу и матери, брату и сестре». «Семья есть колыбель человеческой культуры»[2].

Подобная концепция наиболее распространена в буржуазной литературе. Однако встречается и несколько иное понимание вопроса. Так, Аткинсоном, Лэнгом и Фрейдом была выдвинута так называемая циклопическая теория, согласно которой первоначальная общественная группа состояла из «патриарха» – самца, его жен и потомков, причем ревнивый патриарх изгонял из общежития всю подрастающую мужскую молодежь[3].

Диаметрально противоположная точка зрения развита в трудах Моргана и Энгельса и поддерживается в марксистской литературе. Первоначальный строй общества характеризуется отсутствием всяких брачных запретов, отсутствием парной или моногамной семьи, вытекающей отсюда непрочностью брачных связей, говоря иначе, неупорядоченным общением полов (промискуитетом). Поведение человека не связано ни брачными запретами, ни семейным ограничением. Единственной уздой, наложенной на него, являются общественные связи.

Возникновение подобной контроверзы обусловлено не только различием в социально-политических взглядах ученых, но и самим состоянием вопроса, положительное решение которого затрудняется целым рядом причин. Действительно, речь идет о временах столь отдаленных, что тщетно было бы искать прямое свидетельство в пользу того или иного толкования.

Представителей первоначального состояния общества не сохранилось даже среди самых отсталых народов земного шара, и потому не может быть и речи о прямом наблюдении. Все сообщения о «промискуитете» у современных племен, фигурировавшие в компилятивных трудах конца XIX в. (например, у Летурно), при ближайшей проверке оказались основанными на неточных и не заслуживающих доверия сообщениях[4]. Несомненная заслуга Вестермарка состоит в том, что он собрал, критически рассмотрел

[с. 41]

и вполне обоснованно отверг все подобные рассказы[5]. «Я перечислил все известные мне народы, которым приписывалось состояние промискуитета, – пишет Вестермарк, – и полагаю, что трудно найти вторую подобную коллекцию неправдоподобных утверждений. Некоторые из них оказались просто ошибочными интерпретациями теоретиков, отождествлявших с промискуитетом то половую свободу, частые разводы, полиандрию, групповой брак или нечто в этом роде, то отсутствие брачной церемонии или понятия “брак” в современном смысле. Другие основаны на неопределенных свидетельствах, могущих быть истолкованными как в ту, так и в другую сторону, а иногда на заведомо ошибочной информации. Совершенно очевидно, что ни один из известных нам современных народов и в недавнее время не жил в состоянии промискуитета»[6]. После труда Вестермарка из литературы исчезли всякие ссылки на «племена с промискуитетом».

В силу этого проблема почти целиком переносится на умозрительную почву; при разрешении ее фактический материал должен быть введен в рамки очень строгих логических рассуждений. Теоретически говоря, возможны два взаимодополняющих подхода к теме: ретроспективный и генетический.

Первый подход состоит в ретроспективном рассмотрении социальных отношений современных отсталых народов и выявлении пережитков их первоначального строя; второй – в изучении социальных отношений обезьян и выделении тех норм поведения, которые должны были быть унаследованы первыми людьми от своих животных предков.

Начнем с ретроспективного рассмотрения проблемы. Развитие брачных отношений первобытного общества вплоть до периода возникновения моногамной семьи заключается во все прогрессирующем усложнении брачных запретов (родовая экзогамия, брачные классы, запрет брака между лицами разных поколений и т.д.). Логически рассуждая, подобный процесс должен был иметь исходным пунктом своего развития такое состояние, при котором отсутствовали всякие брачные ограничения. Энгельс говорит: «Если же от известных нам наиболее ранних форм семьи отбросить связанные с ними представления о том, что является кровосмешением, – представления, совершенно отличные от наших и часто прямо противоречащие им, – то мы получим форму половых отношений, которую можно обозначить только как неупорядоченную»[7].

Наряду с подобными, часто умозрительными заключениями наука располагает также наблюдениями над целым рядом пережитков, восходящих к промискуитету. Прежде всего это оргии, пе-

[с. 42]

риодически устраиваемые многими отсталыми народами по самым различным поводам (праздник солнца, обряд инициации, брачные церемонии). На время этих празднеств отменяются повседневные брачные ограничения и общество на определенный, правда кратковременный, период возвращается в состояние промискуитета. Во время оргий надают не только нормы парного брака, но и родственные преграды. Так, у арунта девушка перед вступлением в брак проходит через обрядовую дефлорацию, за которой следуют половые сношения. У северных арунта к девушке получают доступ дед с материнской стороны, сын сестры отца и мужья сестер, у кайтиш – старшие и младшие братья и прочие родственники по фратрии[8], которые в обычное время не имеют доступа к девушке. У тех же арунта во время празднества, именуемого лтата, допускаются брачные сношения между близкими родственниками, в том числе между сыном и классификационной матерью[9]. У нариньери молодые люди, проходящие через обряд инициации, пользуются полной свободой в отношении молодых женщин и даже имеют доступ к женщинам собственного класса и тотема[10]. У фиджийцев после обряда обрезания, совершаемого над мальчиками, достигшими совершеннолетия, следует «великий праздник, завершающийся периодом неописуемого разгула. Все различия в собственности и родстве на период празднества падают. Мужчины и женщины одеваются в фантастические одежды, обращаются друг к другу с крайне непристойными фразами и совершают недопустимые гнусности прямо на деревенской площади. Ближайшие родственники, даже родные братья и сестры, не исключены из числа половых партнеров во время этих оргий, о которых полное представление дает фраза вождя Нандэ, сказавшего: “Когда это начинается, мы становимся как свиньи”»[11]. Празднество и веселье продолжается несколько дней, после чего вновь восстанавливаются обычные запреты[12]. В обычное время на Фиджи братья и сестры не смеют разговаривать друг с другом и строго соблюдают обычай избегания. Но во время описанного празднества они вступают в связь, нарочито подчеркивая нарушение брачных запретов. У папуасов центральной части Новой Гвинеи по различным поводам устраиваются празднества, сопровождаемые оргиями, во время которых падают строго соблюдаемые в повседневной жизни экзогамные запреты. При этом отцы вступают в связь с собственными дочерьми, сыновья с матерями,

[с. 43]

замужние женщины так же доступны, как и незамужние[13]. У племен нага в Ассаме праздник жатвы сопровождается всеобщей оргией, во время которой, согласно некоторым информаторам, игнорируются брачные запреты[14].

По поводу этих празднеств Энгельс говорит: «С такой же достоверностью, как там, где благодаря принудительной чересполосице земля периодически вновь возвращается в общее владение, можно сделать заключение о прежней полной общности земли, с такой же достоверностью можно, по моему мнению, заключать о первобытной общности женщин там, где женщины периодически возвращаются – реально или символически – в состояние общности»[15].

Как пережиток промискуитета, расценивается некоторыми авторами и половая свобода, царящая среди холостой молодежи отсталых народов. Вестермарк разобрал множество сообщений, относящихся к этому вопросу, и пришел, в силу свойственного ему крайнего скептицизма, к слишком категорическому отрицанию научного значения свидетельств этого рода. Все же остается несомненным, что подавляющее большинство свидетельств о половой свободе среди молодежи отсталых племен обходит основной для трактуемой проблемы момент: распространяется ли право добрачного полового общения и на лиц запрещенных категорий, или оно ограничено рамками экзогамии? Без совершенно четкого уяснения вопроса не приходится искать в названных фактах доказательство былого существования промискуитета. На основании их можно умозаключить только о широком распространении группового брака.

Однако в несомненную связь с промискуитетом можно поставить некоторые мифы, на которые обратил внимание еще Мак-Леннан, писавший: «Повсеместно найдено предание о временах, когда брак был неизвестен, и о законодателях, его учредивших: у египтян это Менес, у китайцев Фу Си, у греков Кекропс, у индусов Светакету»[16]. Известный миф племен диери рассказывает о времени, когда господствовали неупорядоченные отношения и не было препятствий к бракам между братьями и сестрами[17]. По легенде масаев, раньше не было брака. Мужчины на время соединялись с женщинами. Но однажды одна женщина родила шесть девочек-близнецов. Как-то девочки эти упали в воду и один мужчина взялся их спасти при условии, что все шестеро будут принадлежать ему одному. Так возник первый твердый брак. Негры джагга рассказывают, что бог посадил первые человеческие пары отдельно друг от друга, так что они даже не понимали языка

[с. 44]

друг друга. При этом братья женились на своих сестрах. Однако вскоре выяснилось, что они нещадно бьют своих жен. Тогда они вынесли такое решение: «Мы не должны больше жениться на собственных сестрах; если же мы женимся на других женщинах и начнем их бить, то их братья вступятся за них». Многочисленные африканские мифы подчеркивают мотив первоначального брака между братьями и сестрами[18]. В мансийском[19] и ульчском[20] мифах также рассказывается о сожительстве брата с сестрой и введении брачного запрета. По китайскому мифу, люди сначала вели чисто животную жизнь. Они селились по лесам, а женщины были общими. Дети не знали отцов, они принадлежали матерям. Император Фу Си уничтожил эти беспорядки и учредил брак. По афинскому преданию, сохраненному Варроном, женщины в древности составляли общую собственность мужчин, которые совокуплялись с ними подобно скотам. Поэтому хотя некоторые знали своих матерей, но никто не знал своих отцов. Этот беспорядок был уничтожен Кекропсом, первым афинским царем, установившим законы и правила брака[21]. В Ригведе неоднократно упоминается любовная связь брата с сестрой и отца с дочерью[22].

Вестермарк в своей критике промискуитета пытается отделаться от этих мифов общей фразой: «Подобные легенды не в большей степени могут рассматриваться как свидетельства первобытного промискуитета, чем вторая глава Бытия может быть приведена в доказательство первобытной моногамии. Они просто порождены стремлением примитивного ума приписать почти все великие институты мудрости законодателя или правителя, а подчас и просто божественному вмешательству. В то же самое время я не намерен отрицать, что они могут быть эхом социальных условий далекого прошлого»[23]. Действительно, нельзя отрицать во многих случаях позднего, объяснительного, иногда морализирующего характера этих мифов, и тем не менее очевидно, что Вестермарк попадает в им самим расставленную лопушку: описание моногамной семьи, которое дает Библия, отражает реальный строй семитической семьи. Точно так же мифы о кровосмесительных браках братьев и сестер и отсутствие брачных установлений в той или иной сте-

[с. 45]

пени могут рассматриваться как отдельное воспоминание о первоначальном неупорядоченном общении полов.

Изложенные факты и соображения, вместе взятые, заставляют признать состояние промискуитета за исходный пункт, которым начинается развитие брачных отношении человеческого общества. При этом под промискуитетом следует понимать состояние неупорядоченного общения полов – состояние, при котором отсутствовали всякие брачные ограничения и запреты, а вместе с тем и представления о родстве. Таковы те немногие результаты, которые можно получить, пользуясь ретроспективным методом.

Генетическое рассмотрение вопроса, с одной стороны, подкрепляет полученные выводы, с другой – позволяет углубить и расширить характеристику первоначального строя общества.

Существует несомненная генетическая связь между человеческим обществом и животным стадом. Первобытное общество многочисленными историческими нитями связано со стадным инстинктом животных. Если бы на протяжении многих лет эволюционного развития животные предки человека не выработали известных рефлексов стадного общения, не могло бы возникнуть человеческое общество. Энгельс писал Лаврову: «Я не могу согласиться с вами, что борьба всех против всех была первой фазой человеческого развития. По моему мнению, общественный инстинкт был одним из важнейших рычагов развития человека из обезьяны. Первые люди, вероятно, жили стадами и, насколько мы могли углубиться в глубь веков, мы находим, что так и было»[24]. Стадные рефлексы, без которых невозможно представить возникновение человеческого общества, не присущи всему животному миру, как думал, например, Кропоткин, считавший взаимопомощь «законом животной жизни»[25]. Млекопитающим известны различные формы стадных объединений, но за исключением приматов ни один вид высших млекопитающих не образует прочных стад, держащихся сообща в течение круглого года. Связующим началом животного стада служит половой рефлекс, рефлекс размножения; он действует у большей части млекопитающих лишь периодически, в сезоны течки, когда животные собираются в крупные стада, состоящие как из самок, так и из самцов. На остальное время года стада по большей части распадаются; при этом самцы и самки часто живут обособленно.

Иную картину дают приматы. Характерной чертой, отличающей их от большинства прочих млекопитающих, является отсутствие периодов течки. Самки приматов, будь то мартышки, павианы или шимпанзе, принимают самцов круглый год. Половой реф-

[с. 46]

лекс, действующий постоянно, связывает приматов в прочные стадные объединения[26]. Новейшими наблюдениями установлено, что почти всем обезьянам свойствен стадный образ жизни, выработка которого составляет достижение отряда приматов в процессе биологической эволюции. Не только низшие и собакоголовые обезьяны живут стадами, насчитывающими десятки и сотни индивидуумов, но гориллы и шимпанзе также держатся группами в 30-50 особей[27]. Исключение из этого правила составляет орангутанг, склонный к изолированному образу жизни и отличающийся асоциальным поведением[28]. Это обстоятельство, так же как пресловутая «моногамия» гориллы и шимпанзе, неоднократно выдвигалось в качестве аргумента, доказывающего наличие моногамно-семейного строя среди первобытного человечества. Однако Цукерман основательно заметил, что часто животные одного семейства или отряда, но различных видов, ведут несходный образ жизни, в значительной степени зависящий от окружающей среды. Так, пятнистый олень в Индии спаривается в любое время года, а красный олень имеет короткий сезон спаривания. Следовательно, нельзя обобщать поведение пятнистого оленя и на основании его умозаключать о поведении красного оленя. Тем более невозможно обобщить образ жизни орангутанга и переносить его на первобытного человека. «Только поведение, общее всем обезьянам, может рассматриваться как представляющее социальный уровень, через который прошли предки человека в своей дочеловеческой стадии развития… Поведение, свойственное всем приматам, представляет дочеловеческий социальный уровень – уровень, хотя и лишенный культуры, но содержащий зерна, выросшие в культуру примитивного человека», – говорит Цукерман[29]. Факты, собранные Миллером, Рейхеновым, Иерксами, Цукерманом, безоговорочно свидетельствуют, что для всего отряда приматов в целом характерен стадный образ жизни. Возникновение прочных стадных объединений, скрепленных половым рефлексом, можно считать одним из важнейших приобретений отряда приматов, сделанных в процессе эволюционного развития. Не будь у обезьян социальной жизни, основанной на половых связях, невозможно было бы возникновение человеческого общества.

В возникшем из обезьяньего стада первобытном обществе труд становится регулярной функцией социальной жизни. В этом – качественное своеобразие человеческого общества. Биологические связи заменяются социальными, но животные рефлексы и влечения еще долго играют большую роль. Они достаются человеку по наследству от его предков и постепенно отмирают на протяжении

[с. 47]

всей первобытной истории. Чем ближе мы подходим к порогу общества, тем большее значение приобретают животные отношения, животная необузданность, звериные побуждения; чем дальше мы уходим от начала общественной жизни, тем больше роль чисто человеческих норм поведения, выработанных на основе коллективного труда.

Наблюдениями Цукермана установлено, что альтруистических стремлений к взаимопомощи у животных не существует. Их социальные нормы можно разделить на две группы: во-первых, поведение в отношении других зоологических видов. В этом случае действуют рефлексы коллективной борьбы, составляющие важное приобретение в борьбе за существование. Они послужили предпосылкой для выработки норм коллективного поведения человеческого общества. Во-вторых, отношения внутри стада: здесь отсутствуют всякие альтруистические побуждения. «Здесь царство необузданного зоологического индивидуализма. Слабые угнетаются сильными: самцы дерутся из-за самок и из-за пищи. Разгул половых вожделений безграничен: дети совокупляются с родителями, родители с детьми, сильные насилуют слабых, самцы занимаются педерастией, набрасываются на умерших павианов, из-за тел которых происходят яростные свалки… Тут господствует промискуитет в самой беспардонной, откровенной и последовательной форме. В половой жизни приматов, – пишет Цукерман, – нет ясных различий между самцами и самками, между молодыми и старыми, между живыми и мертвыми, между гомосексуальностью и гетеросексуальностью, между моногамией и полигамией, как это имеет место в человеческом обществе»[30]. Промискуитет, свойственный приматам в самой необузданной форме, достался по наследству человеку и в течение многих тысячелетий начальной истории безраздельно господствовал во внутристадных отношениях. Неупорядоченность отношений распространялась не только на половую жизнь, которую вообще невозможно мыслить себе иначе, как в виде промискуитета, но и на все поведение человека, повиновавшегося зоологическим побуждениям и рефлексам. Беспорядок, царивший в обезьяньем стаде, был перенесен в человеческое стадо и изживался тысячелетиями. Это было тяжелое наследство, доставшееся человеку от предков[31].

Таким образом, генетическое рассмотрение, подтверждая существование промискуитета как исходного пункта общественного развития, приводит нас к тем же выводам, что и рассмотрение ретроспективное.

[с. 48]

Резюмируя данные, полученные обоими путями, а также результаты новейших археологических исследований[32], можно набросать следующую суммарную картину первоначального стадного общества, охватывающего огромный отрезок времени, начинающийся появлением человека и включающий шелльскую, ашелльскую и мустъерскую эпохи: человек еще беспомощен перед лицом природы; он обладает лишь самыми грубыми каменными и деревянными орудиями, живет собирательством и охотой, не строит постоянных жилищ, не имеет одежды. Крупнейшим достижением этого периода является освоение огня. Организация труда проста и примитивна. Она покоится на простейшей кооперации усилий всего стада. Разделение труда в какой-либо форме отсутствует. Производительность труда низка. Стадо не может содержать нетрудоспособных членов, стариков и больных. Оно покидает их на произвол судьбы или убивает. Прогресс культуры идет крайне медленно. Изолированность и замкнутость общественных групп препятствуют передаче изобретений и навыков от одного коллектива к другому. В общественной жизни большую роль играют инстинкты и побуждения, унаследованные от животного предка. Открыт широкий простор для проявления грубой силы и зоологического индивидуализма. Общение полов не упорядочено и не подчинено еще какому-либо социальному закону. Представление о родстве отсутствует. Мышление крайне примитивно, конкретно, не развито. Поведение подчинено рефлексам – пищевому, размножения, борьбы – в большей степени, чем разуму или обычаю. Таков был, насколько позволяют судить наличные материалы, первоначальный строй общества.

[с. 49]

[1] Koppers, 1921. Обзор взглядов буржуазных ученых на первоначальное состояние общества см. в нашей статье «Буржуазная этнография и вопрос о первобытном коммунизме». – «Под знаменем марксизма», 1933, № 5, стр. 208 – 234.

[3] См. Lang, Atkinson, 1903.

[4] Леббок приписывал промискуитет бушменам, андаманцам, тода, наярам, Летурно – чиппевеям, кукусам (Чили), каренам и т. д.

[5] Westermarck, 1925, I, стр. 105. См. также Максимов, 1901, стр. 21 и след.

[6] Westermarck, 1925, I, стр. 124.

[7] К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, т. 21, стр. 41.

[8] Spencer, Gillen, 1899, стр. 96 – 97; Spencer, Gillen, 1904, стр. 134 – 136.

[9] Lang, Atkinson, 1903.

[10] Roheim, 1933, стр. 209; см. также Frazer, 1910, I, стр. 311 – 113, 419, 499, 545.

[11] Howitt, 1904, стр. 261; Frazer, 1910, I, стр. 484.

[12] Fison, 1885, стр. 27 – 28. Свод показаний об этом празднестве см.: Frazer, 1910, II, стр. 147.

[13] Wirz, 1924, стр. 70 (1).

[14] Hodson, 1911, стр. 87.

[15] Архив Маркса и Энгельса, (VI), 1932. стр. 217.

[16] Mac-Lennan, 1886, стр. 95.

[17] Howitt, 1904, стр. 480 – 481.

[18] Baumann, 1936, стр. 370 – 372.

[19] Чернецов, 1939, стр. 40.

[20] Золотарев, 1939, стр. 167 – 170.

[21] Сводка материала: Wеstеrmаrсk, 1925. Ссылка на Светакету, которую делает Мак-Леннан, не вполне удачна. В «Махабхарате» говорится только, что в прежние времена женщины не зависели от мужчин и что этот порядок был уничтожен царем Светакету, т. е. речь идет скорее о матриархате, чем о промискуитете. Более определенным указанием на промискуитет можно считать сохраненный Ригведой диалог между близнецами братом и сестрой, Ямой и Ями, во время которого сестра призывает брата разделить с ней брачное ложе, а брат отказывается, говоря: «греховным зовут того, кто подходит к сестре» (см. Миллер, 1876, стр. 18 – 20).

[22] Миллер, 1876, стр. 23.

[23] Wеstеrmаrсk, 1925, стр. 106.

[24] Энгельс – П. Л. Лаврову, 12 – 17 ноября 1875 г. К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1948, стр. 307.

[25] Кропоткин, 1904, стр. 7.

[26] Zuckerman, 1932, стр. 31 – 51.

[27] Там же, стр. 200 и след.; Reichenow, 1925; Jerks В., Jerks A., 1929, стр. 260 и след., стр. 430 и след.

[29] Zuckerman, 1932, стр. 26.

[30] Zuckerman, 1932, стр. 313,

[31] Я.Я. Рогинский полагает, что следы ударных ранении, отмеченные на нескольких неандерталоидных скелетах, могут служить доказательством частых схваток, происходивших между членами первобытного стада (см. Рогинский, 1938, стр. 131).

[32] Сводку археологических материалов см.: Ефименко, 1938, стр. 70 – 304, а также Бонч-Осмоловский, 1940, стр. 128 – 130.