Золотарев А.М. Происхождение экзогамии. Глава III
Экономическая детерминированность экзогамии
Mac Lennan, введший в науку понятие экзогамии, определил ее как «запрет брака внутри группы (рода, племени)». Он рассматривал экзогамию как абсолютный закон известной стадии культурного развития, закон, генезис которого нужно искать в обычае похищения женщин[1].Но уже Морган в своем ответе на критику Mac-Lerinan’a указывал, что установление последним понятия «экзогамии» и «эндогамии» соотносительны и не имеют абсолютного характера: они всегда сопутствуют друг другу. Так, если племя распадается на две фратрии, внутри которых брак запрещен, то хотя фратрии экзогамны, племя – эндогамно, и, следовательно, говорить об экзогамии и эндогамии как о различных стадиях развития не приходится; да и само содержание этих понятий не следует трактовать чересчур абсолютно. Однако и он определял экзогамию как «запрещение брака внутри рода». Дальнейшее развитие науки, пошедшее по пути гипостазирования установленных Mac-Lennan’oм понятий, подходя к вопросу о генезисе «экзогамии», ставило его следующим образом: как возник запрет брака внутри рода (или какой-либо другой группы)?
Между тем в забытых замечаниях Моргана заключался глубокий смысл. Понятие экзогамии действительно не имеет того абсолютного характера, который ему обычно приписывается. Более того: мы склонны утверждать, что «запрещение брака внутри рода» (или другой группы) является лишь внешней формой, за которой скрывается совершенно другое содержание, а именно: не правило, запрещающее брак внутри какой-либо группы, но правило, предписывающее брак с членом определенной группы. Иначе говоря, т.н. экзогамия имеет не столько негативный, сколько позитивный характер, причем запрещения брака внутри группы вытекают из обязательности брака вне группы, а не обратно, как обычно предполагается. В самом деле, Thurnwald отмечает, что только в редких случаях – у Banaro – имеет место брак вне племени. Поэтому можно говорить о племенной эндогамии и родовой экзогамии[2]. Никаких запрещений брака вне племени нет, но кланы столь тесно связаны между собой обычаем обмена женщин, что брак вне племени нарушает уже сложившуюся систему равновесия, вследствие чего и почитается нежелательным.
Точно также у гиляков при наличии родов, связанных между собой системой взаимных браков, каждый род стремился забрать
[c.37]
себе в жены всех женщин противоположного рода[3]. У калифорнийских индейцев обычной системой является связь двух принадлежащих к различным секциям родов, заключающих браки только между собой[4].Наконец, для австралийцев, дающих главный материал для нашего исследования, этот порядок является наиболее обычным. D. М. Bates сообщает, что в Н. Уэлльсе мужчина и женщина автоматически приписаны к кросс-кузенам, принадлежащим всегда, конечно, к соответствующим брачным классам[5]. У Karriera каждый мужчина должен жениться на дочке брата матери или сестре отца. Брак считается идеальным[6]. Такое устройство передается в Квинсленде из поколения в поколение, благодаря чему получается тесная и неразрывная связь между двумя группами родственников[7]. Мы еще вернемся к этому вопросу, а сейчас должны обратить внимание читателя на связь экзогамии с обычаем обмена женщин, отмеченную уже Thomas’oм[8].
Для того, чтобы понять значение этого фактора для генезиса экзогамных правил, мы должны обратиться к производственным отношениям австралийского общества.
Каждый народ, находящийся на ступени охотничье-собирательского хозяйства, а, следовательно, ведущий кочевой образ жизни, занимает определенную территорию, границы которой, хотя не нанесенные ни на какую карту, не огороженные никаким забором, отлично известны любому члену племени. Австралийское племя распадается на большее или меньшее число групп, носящих особое имя и занимающих определенную часть территории. Каждая группа, в свою очередь, делится на меньшие группы, состоящие из немногих семей, также занимающих определенную часть земли, как наследственный охотничий участок. Конечно, эти участки не являются собственностью в современном смысле слова и не обладают меновой ценностью. Территория делится сама по себе, не как предмет владения, но как охотничья территория, т.е. как источник пропитания.
Нарушение охотничьей монополии жестоко карается. Саразин рассказывает, как один ведда, сорвавший плоды с дерева, стоявшего на чужой территории, был убит на месте преступления.
Австралиец, пришедший на чужую территорию, не убьет животного, не сорвет плоды с дерева без разрешения хозяина территории. Если же убийство совершено, то животное все равно принадлежит хозяину территории.
[c.38]
«В главном стане, – говорит доктор Roth, – или в сборном месте всего племени, равно как и в окрестностях самого стана, каждый естественный земельный знак или предмет, которым можно воспользоваться в качестве земельного знака, имеет своё имя: песчаный холм, каждая гора, родник, извилина реки, балка, каждый овраг, большое дерево, – словом, все и вся, что сколько-нибудь отличается от обычного и окружающего, имеет своё особое название»[9].
«Определенные теми или иными пограничными знаками, реками, скалами, озерами, кормовые области соплеменных тотемических групп являются их общественной собственностью. Без позволения их «стариков» никто из чужих не может вступить на их почву, без риска за свою жизнь»[10].
Подобные обычаи и понятия универсальны среди всех охотничье-бродячих народов: они присущи примитивному хозяйству.
Охотничье угодье – это источник пищи. От его богатства зависит судьба охотника, и он ревностно оберегает свои права. В богатых областях он живет довольно скученно, но в скудных пищей степях занимает громадные пространства. Группа Уитт-
[с.39]
чети, описанная Спенсером и Гиленом, занимала площадь около 100 кв. миль[11]. Конечно, всюду и всегда первобытный охотник не прочь расширить район своей производительной деятельности, попользоваться пищевым запасом соседних земель. Однако это влечет за собой войну. Вопреки мнению этнологов моргановского времени, первобытный человек вовсе не воинственен. Он избегает ссор с соседями и предпочитает жить с ними в мире. «Война» австралийцев кончается одним-двумя ударами копья, а Миклуха-Маклай рассказывает про папуасов, что они воюют больше языком, чем оружием. К тому же австралийцы – легалисты до мозга костей. Нарушение обычаев и законов племенной жизни случается оченьредко, что не удивительно, если принять во внимание жестокость наказаний, следующих за ними. Таким образом, соседняя территория для австралийца – лакомый, но недоступный кусочек. Видит око, да зуб неймет!
Однако, при всей своей автономности, локальная группа австралийцев отнюдь не изолирована от соседей. Австралийцы находятся на той стадии общественного развития, на которой локальная группа преодолевает свою первобытную замкнутость и вступает на путь образования племенных отношений[12].Между соседними локальными группами возникают культурные связи, меновые, экономические, политические, религиозно-магические. Члены соседних локальных групп приглашаются на корробори и общие охоты. Если пищи много, например, когда цветет араукария, дающая массу плодов, или найден на берегу дохлый кит, то созываются при помощи сигнальных костров даже весьма отдаленные группы. Среди прочих отношений, связывающих группы и закрепляющих добрососедские симпатии, едва ли не первую роль играет обычай обмена женщин. Эта форма брака является основной для всей Австралии как великолепно доказал Malinowsky в своей неоднократно цитированной работе, «The family among australian aborigines». Им собраны несколько десятков свидетельств, ясно говорящих о том, что обмен женщинами распространен по всему континенту Австралии. Чтобы не проделывать заново всю эту работу, мы ограничимся несколькими примерами.
Квинслэндцы реки Герберт приобретают жен, сосватывая их в детстве, в обмен на собственных сестер и дочерей. В северозападной части центрального Квинсленда брак могут предложить мужчине родственники женщины, или же мужчина может выменять свою сестру на сестру другого человека. В Виктории, если двое молодых людей имеют по сестре или кузине, они могут обменяться девушками и жениться на них; не имеющий сестры находится в тяжелом положении. В. Smith говорит, что
[c.40]
мужчина добывает себе жен посредством соответствующей системы обмена[13].
Gurr сообщает, что австралийцы чаще всего, добывают себе жену или жен, наследуя их от старшего брата или выменивая их на свою сестру или даже дочь[14]. Basedow рассказывает, что девочка предназначается будущему мужу в самом раннем возрасте, хотя в действительное обладание ею он вступает, только когда она достигнет брачного возраста, обычно 12 лет[15]. У Arunta существует обычай tuolcha mura, состоящий в соглашении, по которому девочка связывается с мальчиком ее же возраста условием, по которому ее дочь, подросши, становится его женой. Благодаря этому муж и мать жены обычно одного возраста. Соглашение заключается за много лет до рождения нареченной. Нередко женщина прикрепляется к братьям, так что старший брат получает старшую дочь, второй брат – вторую дочь и т.д.[16] Сходный обычай встречается у племени Kakadu на северном берегу Австралии[17]. Сватание до рождения приводит к тому, что каждая девочка заранее прикреплена к определенному мужчине. Отказ с ее стороны, конечно, не принимается во внимание. В случае ее бегства с другим мужчиной, их ждет наказание. Если их удается захватить в плен, то их колотят палками так, что оба могут умереть. Иногда оскорбленный бегством сосватанный мужчина получает право ударить своего соперника копьем. Если последний выживает, то от него требуют больших подарков в виде пищи, орудий, оружия, охры и многих других полезных вещей, которые он должен презентовать отцу жены и мужчине, женой которого она была бы при нормальном ходе вещей[18]. Любопытно, что во всех этих случаях против беглеца настроены не только родственники женщины, но и его собственные[19], ибо он нарушил не только обычай племени, но и то условие, которое они заключили много лет назад, посватав его с другой женщиной. Экономический интерес оказывается здесь сильнее родственных связей.
Понять обычай обмена женщин не трудно. Женщина – главная рабочая сила первобытного общества. Собирание корней, клубней, насекомых, плодов, овощей, ношение оружия и утвари, детей во время переходов, все это женские обязанности. Часто ей приходится кормить мужчину, отдавая ему большую часть своего запаса. Мужчина же платит ей жалкими остатками своей трапезы или не дает ей вовсе ничего. Кормление детей также ее обязанность. «У австралийских негров», говорит Лумгольт о жителях северного Квинсленда, «о дневном пропитании семьи заботятся главным образом женщины. И с этой целью им нередко прихо-
[с.41]
дится предпринимать дальние экскурсии. В общем – положение женщины, как у всех диких народов, очень подчиненное. На ней лежит вся тяжелая, черная работа. Она бродит с корзиной и палкой, собирает плоды, выкапывает корни, вырубает личинки из деревьев и т.д. Плоды она находит на поле, частью на деревьях, на которые она умеет карабкаться, хотя и не так ловко, как мужчина. Нередко она по целым дням таскает за плечами ребенка и кладет его на землю только тогда, когда ей нужно копать или же лезть на дерево. А вернется домой – и тут ей дела достаточно: нужно приготовить собранные плоды, хорошенько промыть и вымочить ядовитые. Мужчина приносит домой обыкновенно мед, но иногда также яйца, дичь, ящериц и т.д. Животную пищу он обыкновенно оставляет для себя, а жена его ест сама и кормит детей собранными ею плодами и кореньями»[20]. «Когда спрашивают у туземцев, почему он озабочен приобретением жены, – говорит Эйер, – то он отвечает, что она будет собирать ему дрова, воду, пищу и носить его вещи во время походов»[21].
Чем у мужчины больше жен, тем покойнее и обеспеченнее его жизнь, ибо не только его собственная жена, но и его пиррауру заботятся о нем[22].
«В счастливом положении, прямо как лорд, находится тот, кто имеет много жен, – говорит Basedow, – во время путешествий он идет вооруженным, а женщины служат машинами для транспорта его имущества. На стоянках они собирают и готовят для него пищу, или собирают дрова, в то время как он отдыхает после охоты. Более того, женщины помогают в косметике его персоны и воспитывают его детей, во всех случаях, исключая охоты, войны и некоторых церемоний, запрещенных для них»[23].
Желая жениться на девушке, молодой человек обращается к ней с вопросом: «Хочешь собирать для меня пищу»[24].
Конечно, женщина ценится высоко, и группа, отдавая женщину замуж в другую орду, теряет не только жену для своих мужчин,
[c.42]
но и значительную рабочую силу. Естественно, что если в другой орде есть еще не выросшая девочка, то условливаются получить ее в обмен на отданную девушку своей орды, как только она подрастет. Таким образом, будучи помолвлена, девочка принадлежит другой группе и становится табу для своих мужчин. Это укрепляет обычай брака вне группы и налагает запрет на женщин своей группы. Так возникает брачная связь двух групп, которая так часто наблюдается в Австралии. Если, например, в секциях А и Б есть несколько групп а, б, в, обычно тотемических, то группа «а» связана с группой «б» обычаем обмена женщин. Все женщины «а» принадлежат мужчинам «б», а все женщины «б» принадлежат мужчинам «а». Это не значит, что брак с другими группами запрещен в силу каких-либо инстинктов или традиций. Просто, тут установлена взаимообязанность вследствие издавна существующего обычая обмена женщин.
Однако перед исследователем встает вопрос о стимулах, побуждавших к бракам вне своей группы. Таковые нужно искать в экономической структуре первобытного общества.
Если молодой человек женится на женщине соседней орды, он считается родственником этой орды и получает право охоты на ее территории. Это увеличивает поле его деятельности ровно вдвое. Об этом обстоятельстве, незамеченном до сих пор исследователями экзогамии, говорят Fison и Howitt в своей работе «Kamilaroi and Kurnai»: «Благодаря браку, который совершается между индивидами некоторых локальных групп, молодой человек получает право охоты на двух охотничьих территориях, своей собственной и своей жены, и начинает благодаря этому независимую жизнь, путешествуя по этой территории». К сожалению, я не мог достать этой работы Fison’a и Howitt’a и вынужден цитировать по статьям Davidson’a. Но сомневаться в правильности цитаты не приходится, так как Davidson повторяет ее дважды[25]. Не приходится сомневаться также в сообщениях столь добросовестных исследователей, как Fison и Howitt, хотя может показаться странным, что ни сам Howitt, ни другие австралийские этнографы нигде более ничего подобного не отметили.
Объясняется это, по всей вероятности, вообще минимальным интересом этнографов к вопросам экономики. Во всяком случае в чрезвычайно ценной статье Mind Scott’a о туземцах мыса короля Георга (южный берег З. Австралии) мы читаем: «Они не знают запрещений брака в отношении племени; считается наилучшим добыть себе жену из как можно далее отстоящего района, так как сын получает право охоты на территории, с которой взята его мать»[26]. Вероятно, это же сообщение Nind Scott’a повторяет Дюнон-Дюрвиль: «В бракосочетаниях нет ограничений
[c.43]
касательно различия племен, но предпочитают выбирать себе жен из самых отдаленных племен. В таком случае дети имеют право охотиться в отечестве своей матери. Островитяне эти высоко ценят право собственности; земля у них разделена на участки, из коих каждый принадлежит одному семейству»[27].
Наконец, Brown говорит о племени Karriera (сев.-зап. Австралия): «Нами будет показано далее, что мужчина избегает вступать в брак с женщиной собственной локальной группы. В результате этого в лагере каждой локальной группы находятся только мужчины, незамужние женщины и дети, принадлежащие к этой группе по рождению; все же замужние женщины родом из других групп: они, кажется, сохраняют род права на территорию, на которой родились, так что муж и жена обычно свободно посещают локальную группу жены, как только они пожелают. Мужчина, кажется, тоже имеет роль вторичного права на территорию своей матери. Часто эта территория совпадает с территорией его жены. В обоих случаях, кажется, эти права не значат ничего иного, кроме того, что мужчина радушно принимается на территории жены или матери»[28]. Неуверенный тон Brown’a показывает недостаточность его информации. Однако сравнение с сообщениями Nind Scott’a и Fison и Howitt’a позволяет думать, что вторичные права на землю матери и жены простираются дальше «радушного приема», ибо на такой австралиец может рассчитывать в каждой дружественной орде. Несомненно, тут дело идет о праве охоты и собирательства, также как и у племен мыса короля Георга, также как и у Kurnai. А наличие сообщений из трех диаметрально противоположных мест континента позволяет рассматривать это правило как универсальное. Тем более, что у цейлонских ведда мужчина проводит большую часть своего времени с отцом своей жены, охотясь и бродяжничая с ним и имея свободный доступ на охотничью территорию и рыболовные места группы жены[29].
Излишне говорить, насколько важно для жизни охотника и собирателя это преимущество, получаемое им вследствие брака с женщиной другой группы. Брак с женщиной своей группы никаких выгод не дает. Но дело тут не ограничивается личной выгодой. Общественное мнение также стоит за подобные браки. Дело в том, что убитая дичь отнюдь не принадлежит целиком охотнику. Вся его родня получает по солидному куску. Если убит кенгуру, то:
охотник берет себе кусок мяса от хребта до ляжки;
отец – хвост, хребет, плечи, голову и ребро;
мать – правую заднюю ногу;
старший брат – левую заднюю ногу;
[c.44]
младший брат – левую переднюю ногу;
старшая сестра – кусок мяса из спины;
младшая сестра – правую переднюю ногу[30].
Вся семья охотника непосредственно заинтересована в увеличении производительности его труда и, следовательно, в расширении охотничьей территории. В особенности заинтересован в этом отец, получающий львиную долю. Понятно, вся семья прилагает всяческие усилия для того, чтобы заставить юношу жениться на девушке другой группы. Отцу в условиях геронтократии нетрудно исполнить это желание, стоит только посватать еще далеко несовершеннолетнего мальчика с соответствующей девочкой – и вопрос решен.
Мало этого. Отцу не только выгодно женить сына на женщине другой группы, но и невыгодно отдать дочь за мужчину своей собственной группы.
Howitt говорит, что «брак между двумя лицами, скажем, Dieri и Murdula является предметом торговли в течение нескольких месяцев. Затрачивается масса дипломатии, и приводится бездна причин, заставляющих племена вступать в брак. Всему этому предшествуют подарки – копья, бумеранги, щиты, посылаемые отцу женщины, главе племени и другим важным персонам»[31]. Basedow сообщает, что будущий муж должен делать подарки отцу жены и прочим ее родственникам со стороны отца (это понятно, так как брак патриархальный и, следовательно, подарки идут в группу отца жены) и может, кроме того, пообещать свою сестру, если только таковая имеется, в жены брату своей будущей жены[32].
У ведда молодой человек делает отцу будущей жены подарки, состоящие из меда, риса, оленьего мяса и т. д.[33] Точно также бушмен, желая жениться, должен одарить родителей своей невесты большим куском дичи, напр., жираффы, медом или чем-либо подобным[34]. Семанг дарит перед браком родителям невесты ножи, платки, аппарат для добывания огня[35]. Также у огнеземельцев принято одаривать перед браком родителей невесты[36].В Меланезии брак обычно заключается через покупку, совершаемую родителями в самом раннем возрасте.
Итак, отдавая женщину замуж в другую орду, отец и прочие члены группы совершают крупнейшую экономическую сделку и получают огромную выгоду. Отдавая же ее замуж внутрь орды, они ничего не получают. Этот момент, конечно, является сильнейшим стимулом, толкавшим на путь междугрупповых
[c.45]
браков. Однако было бы ошибочно предполагать, что этим дело ограничивается и что происхождение локальной экзогамии можно вывести из простой заинтересованности в подарках при заключении брака. Дело тут гораздо сложнее, и экономическая обусловленность куда глубже.
Основой первобытно-коммунистического общества является общественное владение землей. Этот факт определяет все существование первобытного общества и позволяет рассматривать его как единую социально-экономическую формацию. На разбираемой нами стадии этой формации, у доземледельческих народов, уже существует индивидуальная собственность на орудия труда, а, следовательно, существует и противоречие между принципом общественного владения землей и частным владением орудиями труда. Столь раннее возникновение индивидуальной собственности коренится в низком уровне технического развития, не создающего предпосылок для коллективного владения орудиями. В свою очередь это обусловливает отсутствие или слабое развитие коллективных форм труда у доземледельческих народов, как будто бы составляющих неотъемлемую принадлежность первобытного коммунизма. И действительно, большая часть возражений против понятия «первобытного коммунизма» идет именно по этой линии. Не вдаваясь в этот спор, мы только отметим, что определяющим тут все же является коллективное владение землей, которое порождает весьма своеобразную систему взаимообязанностей между членами одной или нескольких групп, заменяющую в известной степени коллективную организацию труда, не применимую при наличном техническом уровне. Эта система взаимного обмена услуг и предоставления взаимных привилегий ставит во главу угла локальную группу, хотя внутри последней уже ясно выступает дифференцированная группа «стариков», сплошь и рядом использующая эту систему в своих интересах. Таким образом, первобытно коммунистическое начало теснейшим образом сплетается с геронтократическим моментом, но они не составляют еще противоположностей, находясь скорее в стадии различия.
Наиболее характерной особенностью всей системы является стремление к экспансии, к расширению своих связей и вовлечению в ее орбиту максимального числа лиц, ибо это соответствует экономическим интересам обеих сторон. При этом кровные связи[37], приобретаемые через заключение браков, – лучший способ и своеобразная сторона заключения экономических
[c.46]
связей. В этой тенденции лежит последнее основание экзогамии, т. е. предпочтительность брака вне группы.
Вступив в брак с женщиной другой группы, мужчина берет на себя обязательство снабжать пищей родителей жены – обычай, который мы будем называть термином курнаев «неборак».
«Мужчина, убивший кенгуру, передает голову и зад родителям жены, а остальное своим родителям. Его мать, если она изловила рыбу, может отдать ему взамен часть ее, или родители жены отдают ему кусок мяса на следующий день»[38]. «Возврат пищи родителями жены на следующее утро основывается на предположении, что их зять позаботится о семье и на следующий день, но должен перед охотой получить снова пищу. Пища, которую он получает от родителей жены и своих родителей, делится им между членами своей семьи»[39].
Если убит вомбат, считающийся особенным деликатесом, то он целиком отдается родителям жены. Отец жены разделяет его между всем лагерем, но ничего не дает охотнику, если тот принес вомбата выпотрошенным и, следовательно, утолил свой голод внутренностями. Зато на следующее утро он посылает ему кусок пищи[40]. Если убит сумчатый медведь, то он отдается родителям жены; если два, то один – родителям жены и один родителям охотника; если три – два родителям жены и один родителям охотника; сам охотник оставляет себе печенку. На следующее утро родители жены отдают ему часть, если он не имеет пищи[41].Если убит один опоссум, он оставляется охотником для себя и своей жены. Все остальные идут родителям жены. Howitt приводит случай, когда из 10 убитых опоссумов только один остался охотнику[42]. Такие же правила существуют и для всех других родов дичи. «Во всех случаях большая часть и лучшая дичь идет как неборак», – говорит Howitt[43]. Обычай неборака строжайше соблюдается[44]. Наряду с этими правилами Howitt сообщает целый ряд правил, когда дичь делится поровну между всеми присутствующими. Это показывает, как на основе первобытных чисто коммунистических правил раздела дичи между всеми присутствующими вырастает новая система регулируемых родством правил раздела дичи, тесно связанных с экзогамией. Этот вторичный слой особенно ярко выступает у Arunta, Unmatjera, Kaitish, где мужчине строго запрещено есть мясо животного, которое убил или даже заметил человек, стоящий к нему в отношении ikuntera (тесть). У Arunta, кроме того, запрещено есть пищу, собранную детьми сестры, матерью жены, братом матери и матерью матери[45]. Тут ясно выступает привилегированное положение группы жены. Как общее правило, мужчина,
[c.47]
отправляясь на охоту, всячески избегает встреч с отцом жены, так как тот может потребовать себе всю добычу, но, добыв пищу, он первым делом посылает хороший кусок своему зятю, никогда не забывая этого сделать, ибо последний – лицо влиятельное[46]. У Arunta каждый должен заботиться не только о своем действительном, но и о племенном тесте, и приносить ему часть добычи. Мужчина этого племени никогда не ходит со своими ikuntera (тесть) или umba (дети сестры) на охоту, так как они могут присвоить себе всю добычу. При разделе добычи руководятся следующими правилами: прежде всего кусок получает ikuntera, затем сам охотник, его жена и дети; затем дети сестры; затем мать и мать жены. Охотник, убивший животное, всегда первым делом заботится об отце жены. Такая же последовательность существует у Urabunna и Warramunga. У племен Tgingilli, Gnangi и Binbinga также надо отдать часть добычи отцу жены. У племени Мага охотник посылает жену отнести ее отцу часть добычи[47].
У Wurringeries если тесть не имеет пищи, то получает ее от мужа дочери. В случае, если у него нет сына, то муж дочери должен заботиться о нем[48].
У некоторых племен мужчина не смеет есть животное, которого касались отец жены, сын сестры или мать жены, или бабушка со стороны матери. Если он хочет съесть свою добычу, то он должен предложить сначала отцу жены[49]. Как в небораке, так и в описанных табуациах лейтмотивом является предоставление привилегий группе жены. Но экономические обязательства этим не исчерпываются. У центрально-австралийских племен мужчина продолжает платить род дани группе жены в течение всей своей жизни[50].
У калифорнийцев «первый олень, убитый юношей, отдается клану его матери. После коллективной охоты за кроликами и мелкой дичью мальчик никогда не приносит убитую им дичь домой, но отдает ее другой семье, обычно клану матери. Родители не едят дичи, убитой непосвященным мальчиком. Если мальчик съест свою собственную дичь, он умрет. Когда он достигает брачного возраста, то его отец говорит ему, что он должен добывать дичь для родителей невесты. Муж заботится о доставке дичи для своей собственной семьи и для родителей жены. Это правило расценивалось как жизненно необходимое и было в большом ходу до самого последнего времени[51]. Следовательно, и здесь мы наблюдаем развитую систему взаимного обмена услуг».
[c.48]
У веддов тесть и зять не только охотятся сообща, не только тесть получает от зятя подарки и зять разрешает тестю охоту на своей территории, но зять наследует даже часть персональной собственности своего тестя[52].
У бушменов мужчина даже переходит в группу жены, членом которой он становится на известное время.
После заключения брака у бушменов молодожены в течение некоторого времени живут у отца жены, причем молодой человек обязан снабжать последнего дичью[53]. То же самое наблюдается у многих калифорнийских индейцев[54]. Цель этого временного заключения матрилокального брака – обслуживание отца жены. Поэтому мне кажется возможным признать, что заключение браков с переменой матрилокальной резиденции на патрилокальную есть результат чисто экономических мотивов, связанных с выполнением обязанностей, принятых на себя молодоженом по отношению к отцу жены. К матриархату же и патриархату, как думал Тейлор[55], видевший в перемене резиденции переходную форму от первого к последнему, обстоятельство это никакого отношения не имеет.
Наконец, у семангов, практикующих локальную экзогамию, после свадьбы молодожен обязан снабжать отца жены пищей. Для этого он переселяется на год в орду отца жены; если же он остается в своей орде, то иногда навещает своего тестя, чтобы помочь ему на охоте[56].
Таким образом, старик, отдавая свою дочь замуж за охотника из другой орды, приобретает тем самым нового поставщика пищи. Если же он отдает свою дочь замуж за мужчину своей орды, он ничего не выгадывает, ибо молодые мужчины его орды в подавляющем большинстве его дети, дети его братьев и прочие лица, так или иначе обязанные делиться с ним своей добычей и без брака, зависящие от него. Почти так же, как отец, заинтересованы в этом остальные члены группы – брат девушки, ее мать и бабушка. Вся группа требует брака с охотником из другой группы.
Этот брак расширяет охотничью территорию членов орды, расширяет ее кровно-родственные, ergo-экономические связи, вовлекая все большее и большее число агентов в первобытно-коммунистическую систему обмена услуг. Этот последний часто представляется нам иррациональным: какой смысл отдавать всю добычу отцу жены, чтобы получить от него часть ее же на следующий день? Какой смысл в том, чтобы большую часть своей добычи отдавать определенной группе родственников, а самому
[c.49]
питаться продуктами, добываемыми лицами, стоящими в соответственных степенях родства? К чему брать в жены женщину другой группы, когда можно жениться на женщине своей группы?
С точки зрения индивидуалистического мышления XX века – никакого. Но именно это взаимное сцепление членов первобытного коммунистического коллектива составляет характернейшую особенность экономической структуры доклассового общества[57]. Не поняв ее, нельзя понять и других первобытных институтов. Экзогамия также является формой этого взаимного сцепления, самым радикальным средством экономической экспансии. Отсюда – обмен женщин, отсюда – взаимообязанности локальных групп, связанных взаимными браками, отсюда – вся симметричная система экономических и полово-возрастных взаимообязанностей.
Таковы экономические мотивы экзогамии, общие всем племенам, вне зависимости от их этнической принадлежности стоящим на ступени бродячего охотничье-собирательского хозяйства.
Легко себе представить конкретно, как постепенно возникал обычай брака вне группы. Экономические интересы настойчиво толкали к заключению хозяйственных союзов с соседними группами. Брак, открывавший перспективы широкой экономической экспансии, являлся наиболее удобной формой таких союзов. При этом различие географического окружения соседних групп и возникавшее на этой основе межгрупповое разделение труда играли не последнюю роль. Обычай обмена женщин, связь которого с экзогамией отмечали многие исследователи[58], укрепил правило брака вне группы. Все женщины группы, всилу издавна установленного обычая и экономической взаимосвязанности, принадлежали мужчинам другой группы и vice versa. Нарушение этих правил нарушало всю систему и затрагивало экономические интересы обеих сторон. Брак вне группы стал правилом.
Сказанное выше, конечно, нельзя считать исчерпывающим объяснением экзогамии. По всей вероятности, достигнуть тако-
[c.50]
вого вообще нельзя, ибо условия ее возникновения утеряны с подлинной первобытностью. Единственно, что мы могли сделать, это показать, что и по сию пору в условиях австралийской культуры сохранились экономические и социальные предпосылки для возникновения подобных законов, что, следовательно, нет основания считать их врожденными, инстинктивными, общечеловеческими или религиозными. Печать земного происхождения не стерлась еще, с экзогамных правил. Посмотрим же, как они могли приобрести ореол нерушимости.
Мы показали, что старшим мужчинам, также как и родне и группе жениха, было выгодно отдавать своих девушек в другие группы. Возникала необходимость сделать это нерушимым правилом, выбить из головы молодых самую мысль о возможности нежелаемого брака. Это было вполне в силах старшего поколения. Весь геронтократический строй австралийского общества ручается за это. Напомним только один пример: когда наступает период инициации, молодежь уводят из общего лагеря и помещают в кустах, где они живут в течение нескольких месяцев, не видя никого, кроме наблюдающих за ними мужчин. Ночью вблизи лагеря раздается таинственное жужжание, заслышав которое, все не инициированные, все женщины и дети в страхе бегут прочь. Это великий и злой дух Тванирикка охраняет недоступное для непосвященных место. Его голос раздается вокруг таинственных убежищ, где исполняют члены тотема свои магические обряды интихиума, и вблизи чурингохранилищ (ернаталунга). Горе женщине или ребенку, приблизившимся к запретному месту. Их ожидает неминуемая смерть. Имя Тванирикка служит лучшим пугалом для непокорных и женщин. Когда инициационная церемония близится к концу и юноша превращается в равноправного члена племени, ему сообщают под величайшим секретом и угрозой смерти, что Тванирикка не существует, – это есть выдумка старших; юноше показывают священную трещетку, которую не должен видеть ни один непосвященный и ни одна женщина[59].
Старшим, создавшим такое великолепное социальное пугало, как Тванирикка, нетрудно было утвердить и правило, запрещающее брак, невыгодный экономически. Объявить женщину своей группы табу, внушить молодежи, что брак с сестрой или дочкой ведет к «дурному» результату, наконец, пригрозить смертью не составляло для них особой трудности. Отсюда сказание о происхождении секций, которое якобы было создано стариками, заметившими «вред» кровосмешения.
Запрещение инцеста совсем не носит священного характера, как это показал Nieuwenhuis в своей последней работе[60]. Глав-
[c.51]
ная причина, предупреждающая инцест, это не страх религиозного или мистического характера, а страх перед общественным мнением (offentliche Meinung). Но то, что Nieuwenhuis академически именует общественным мнением, а конкретной действительности реализуется в копья ибумеранги соотечественников, обрушивающиеся на нарушителя обычая. Впрочем, это задолго до Nieuwenhuis хорошо подметил Фрейд, говорящий: «Соплеменники не ждут, пока наказание виновного за нарушение этого закона постигнет его, так сказать, автоматически, как при других запретах тотема (напр., при убийстве животного тотема), а виновный самым решительным образом наказывается всем племенем, как будто дело идет о том, чтобы предотвратить угрожающую всему обществу опасность или освободить его от гнетущей вины»[61].Если спросить туземца, что случится с людьми, нарушившими экзогамный запрет, то он не станет призывать на их головы проклятия предков или злую силу, но лаконически ответит: «Мы убьем их». Приведем один пример. «Несколько лет назад в группе Arunta, жившей у о. Шарлотты, один человек, сильный боец, взял в жены женщину неправильного класса. Он был Panunga, а она была Kumara, в то время как его собственной или, как говорят дикие, прямой женой была Purula[62].Конечно, они бежали и не осмеливались вернуться в лагерь. Был послан отряд убить их, но, сильный и смелый, он обратил в бегство своих врагов; он убил двух из них, а остальные сочли за лучшее оставить его в покое; но и после случившегося он жил как пария, вне туземцев. «Общественное мнение, – заключает Spencer свой рассказ, – очень сильно среди диких, и опасно действовать наперекор ему»[63]. Но столь благополучно для беглеца нарушение экзогамии кончается лишь в редких случаях. В книге Howitt’a содержится несколько описаний расправ с нарушителями обычая, кончавшихся смертью или тяжким увечьем преступника[64].Это показывает, что запрещение инцеста базируется на страхе перед общественным мнением. Это есть чисто социальный институт. В первобытном обществе брак есть sui generis экономический союз, далеко не совпадающий с категорией половых отношений. Он возник из разделения труда между полами и имеет
[c.52]
своей главной целью установление экономической гармонии. Запрещение инцеста было первоначально запрещением брака вне группы, вытекавшим из экономических условий. По всей вероятности, оно не распространялось на остальные внебрачные половые сношения. До настоящего времени инцест не запрещен, как таковой, полностью и целиком. Howitt сообщает о диери, что при посылке миссии к соседнему племени или к приходу послов от него устраивается корробори, сопровождающееся беспорядочными сношениями полов, при которых все законы предаются забвению[65]. Во всех племенах после дефлорации девушку отдают в распоряжение нескольких мужчин, которые вступают с ней в связь до того, как она станет законной женой своего мужа. Этот обычай является правилом, и уклонение от него влечет наказание[66].
После дефлорации, производимой каменным ножом братом матери матери с девушкой поочередно вступают в сношения брат матери матери, сын сестры отца и наконец законный муж[67].У Kaitish операция выполняется старшей сестрой, после чего девушка принадлежит поочередно брату матери матери, старшим и младшим братьям, но не кровным, брату матери и наконец законному мужу[68]. У Warramunga женщина в течение двух ночей принадлежит брату матери матери, сыну сестры отца, отцу отца, старшему и младшим братьям, но не кровным, и наконец законному мужу[69]. Для большей части этих мужчин женщина запрещена в обычное время, и сношения с ней влекут серьезное наказание. Так, в случае, когда женщина принадлежит к Panunga, мужчина, с которыми она вступает в связь после дефлорации, принадлежат к Panunga, Uknaria, Purula, Ungalla, Kumara, Umbitjana, т.е. первые два принадлежат к той же секции, что и женщина[70].
У северных племен Центральной Австралии, по словам Spencer’a и Gillen’a, некоторые праздники сопровождаются беспорядочными половыми сношениями[71]. Несколько женщин отдаются в общественное пользование и не могут вступать в связь только с действительным отцом, сыном и старшим или младшим братом[72]. Roth сообщает, что как только у девочки вырастают волосы на половом органе и под мышками, все ее родственники получают к ней доступ[73], [74].
[c.53]
У Warramunga существует обычай отдавать временно женщину мужчине, которого посылают принести кости мертвеца перед церемонией похорон. При этом возможны нарушения эгзогамии[75]. У некоторых племен женщины берутся вместе с послами, которые, исполнив свою миссию, оставляют их в кустах, где с ними имеют сношения члены локальной группы, вне зависимости от класса[76]. Нередко партии мстителей в целях умилостивления высылают навстречу женщин. Во всех этих случаях происходят половые сношения, строго запрещенные обычно как брачные связи. Наконец, В. Smith сообщает о племенах Port Lincoln: «Брак между членами классов был запрещен, но сношения между мужчиной и женщиной, принадлежащими к одному и тому же классу, не вызывали неудовольствия»[77]. Таким образом, инцест при, внебрачных половых сношениях легализируется во многих случаях австралийскими законами; следовательно, экзогамия не имеет никакого отношения к страху перед кровосмешением. Корни ее надо искать в экономической природе брака.
Можно предположить, что первоначально брак не регулировался никакими правилами; можно было жениться на женщине своей же группы, также как и другой. Но постепенно экономическое развитие, сделавшее невыгодным брак среди группы, привело к запрещению его. Постепенно это табу, легшее сначала только на брак, распространилось на всякие половые сношения; исключения составляют лишь некоторые случаи, выступающие в качестве пережитков доэкзогамного периода. В этой схеме остается неясным один весьма существенный пункт: почему табу, относившееся сначала только к браку как производственному отношению, распространилось дальше на остальную часть половых сношений. Прямых указаний для решения этого вопроса у нас нет, а голые спекуляции слишком часто ведут в область фантазии. Поэтому мы предпочитаем оставить вопрос открытым.
Итак, мы приходим к выводу, что условия бродяче-охотничье-собирательского быта неизбежно толкают к возникновению экзогамии. Мы уже указали выше, что она существует и у бушменов, семангов, веддов; мы думаем, что локально-групповая экзогамия есть и у прочих народов, стоящих на указанной ступени развития. Но только она до сих пор ускользала от взоров исследователей, открывавших ее в большинстве случаев там, где она была связана с симметричной двухсекционной системой и особыми обозначениями для брачных классов.
[c.54]
Кроме того, вопрос осложняется тем, что внутри локальной группы развивается семья – эта новая форма производственных отношений, играющая все большую и большую роль. В связи с этим «экзогамия», или, как было бы точнее сказать, «правила брачного регулирования», попадает в зависимость от семьи, постепенно превращающейся в определяющий момент брачных взаимоотношений. Возникающее тут диалектическое противоречие, представляющее собой продукт высшей стадии развития охотничье-земледельческих племен, ничего не меняет в разрешении проблемы, ибо мы уже условились говорить не о запрещении брака внутри какой-либо группы, а об обязательстве вступить в брак с членом определенной группы, каковой сначала служит локальная группа, а на более поздних этапах одной и той же стадии развития – семья.
[1] Mac-Lennan, Studies in ancient history. Морган, Первобытное общество, стр. 504 – 508.
[2] Thurnwald, Bainaro Society, p. 259; его же, Heiratsordnung, Reallexikon der Vorgeschichte M. Ebert.
[3] Штернберг, Социальная организация гиляков (рукопись, с которой я мог ознакомиться благодаря любезности Я. П. Кошкина, которому и приношу свою глубокую благодарность).
[4] Strong, Aboriginal society in S. California, p. 12 – 14; Gifford, Clansand moieties in S. California. 1918. Pp. 180 – 182; Brown, Three tribes of W. A JAI, 1913, p. 158.
[5] Briffault, The mother, v. I, p. 564.
[6] Thomas, Ursprung der Exogamy. Z. f. Sozialwissenschaft, 1905.
[9] Еще Collins (An account on English colony etc. 1802), затем Grey (Journals of discovery, v. II, pp. 232 –236, p. 385), Eyre (Journals of expeditions of discovery, v. II, pp. 297 – 300), Curr (Australian race, v. I, p. 64) утверждали, что земля находится в частной собственности. Но Malinowsky (The family among australian aborigines) и Кунов (Всеобщая история хозяйства, т. I, стр. 57 – 58) совершенно опровергли их построение. В самое недавнее время Davidson (Family hunting territory in Australia. Anthropologist, 1929) утверждал, что земля у австралийцев была в частном владении и лишь с приходом европейцев, разрушивших первоначальную организацию австралийцев, стала общественной собственностью. Отсюда – противоречие между сообщениями старых и новых этнографов. Однако его попытка не заслуживает серьезного внимания. Приведем одно мало известное и весьма старое сообщение об общественной собственности на землю: «Не широко известным фактом является то, что между аборигенами Австралии до появления белых по настоящий день в отдельных частях страны существует очень точное деление территории между различными группами (tribe). Но это факт . Твердо установлено, что там, где существуют важные озера, земля поделена так, что некоторые части водного пространства приписаны к каждому племени. Точно также, реки, насколько это возможно, являются общей собственностью. Отрезки, на которые поделена страна, занимают, в общем, по 20 или 30 кв. миль, их обитатели ревниво оберегают свои охотничьи участки от каждого покушения со стороны соседних групп». Roderiс Y. Flanagan, The aborigines of Australia, Sydney, 1888, pp. 45 – 46. см. также J. Browen, Die Eingeborenen Australiens, ihre Sitte und Gebräuche. Pettermanns Mitteilungen, 1865, S. 446; Stanbridge. Transactions of Ethnological Society of London, 1861, p. 236; Jung, Australien u. Neuseland. Leipzig. 1879. V. II, S. 264; Meinicke, Das Festland Australiens, Breslau. 1837; Forrest. JAI, 1876, p. 320. Из новых сообщений см. Mjoberg, Beiträge. Archiv f. Anthropologie, 1925, III. У классиков австралийской этнографии В. Smith’a, Howitt’a, Spencer’a и Gillen’a, Strehlow’a и A. Brown’a никаких сомнений на этот счет не возникало, и тезис об историческом приоритете общественной собственности над индивидуальной стоит тверже, чем когда-либо (см. Lips, Die Anfänge des Rechts an Gründe und Boden bei den Naturvölkern. Festschrift P. W. Schmidt).
[10] К. Тахтарев. Очерки по истории первобытной культуры, стр. 36, см. также F. Somlo. Güterverkehr in der Urgesellschaft, 1909, S. 46 – 47.
[11] Spencer and Gillen, The Arunta, p. 362.
[12] Wheeler, Tribes and intertribal relation in Australia; Knabenhans, Die politische Organisation der Australien Eingeborenen.
[13] В. Smith, The aborigines of Victoria, v. I, p. 76 – 77.
[14] E. Curr, Australian race, I, p. 107.
[15] Basedow, Australian aboriginal, p. 221, Howitt, pp. 197 – 198, 219, 232, 260.
[16] Spencer and Gillen, The Arunta, p. 470; их же, Northern tribes of C. A., 559.
[17] B. Spencer, Native tribes of Northern territory of Australia, p. 47.
[18] Basedow, ук. соч.; Howitt, pp. 198, 222, 246 – 247, 254 – 261, 264, 340.
[19] Howitt, Native tribes, p. 264.
[20] Цитир. у Щурц, История первобытной культуры, вып. II, стр. 270 – 271, изд. 1923 г.
[21] E. J. Eyre, Journ. of expeditions of discovery into Central Australia, v. II, p. 32.
[22] См. Howitt, The Dieri, pp. 53 – 63; его же, Native tribes of N. E. Australia. О Dieri см. Spencer and Gillen, Northern tribes of Central Australia, p. 72 – 73; Преображенский, Об институте пиррауру. Труды Этнограф. Археолог. Музея I МГУ, 1927.
[23] H. Basedow, Australian aboriginal, p. 222.
[24] «Институт брака имеет две главные функции: во-первых, он регулирует половые отношения, во-вторых, филиацию, наследство и принадлежность к группе. В цивилизованном обществе первая функция настолько превалирует в представлении большинства, что вряд ли кто понимает, что на низшей ступени культуры вторая функция не только равна ей по важности, но, возможно, и превышает ее». «Другими словами, первичной и основной функцией брака является определение того места, которое каждый новорожденный индивид занимает в общественной структуре общества, в котором он родился». Rivers, History of melanesian society, v. II, p. 143.
[25] Davidson, Basis of social organization in Australia. A A, 1926. The family huntinor territory in Australia. AA, 1929.
[26] Nind Scott. Description of the natives of King Georges Sound. JRGS, 1831, p. 44.
[27] Путешествие вокруг света, изданное под руководством Дюнон-Дюрвиля. СПб. 1837, ч. IV, стр. 8.
[28] Brown, Three tribes of W. Australia, JAI, p. 147.
[29] Seligman, Vedda, p. 101
[30] H. Gunow, Allgemeine Wirtschaftgeschichte, В. I, S. 73. В русском издании (стр. 60) перевод небрежен (напр., пропущена «старшая сестра»).
[31] Howitt, The Dieri etc. JA1, p. 59.
[32] Basedow, The australian aboriginal, p. 221 – 222.
[33] Seligman, Vedda, p. 97.
[34] Passarge, Die Buschmenen der Kalahari, S. 105.
[35] P. Schebesta, Bei der Urwaldzwergen von Malaya, S. 93.
[36] S. K. Lothrop, The Indians of Tierra del Fuego, p. 86.
[37] Уже после того, как эта работа была сдана в печать, я получил статью W. Warner, «Morphology and functions of the Australian Murninga type of kinship», напечатанную во 2-м номере «Amer. Anthropologist» за 1931 г., в которой с удивительной тщательностью показано, что за каждым термином родства скрываются особые экономические взаимообязанности. Очень сожалею, что не мог использовать ее в работе.
[38] Howitt, Native tribes, p. 756.
[45] Spencer and Gillen, Northern tribes of Central Australia, p. 609.
[46] Spencer and Gillen, ук. с., стр. 609.
[48] G. Roheim, Ursprung d. Eigentums, IAE.1927.
[49] Howitt, Dieri and other. JA1, 1870.
[50] Spencer and Gillen, The Arunta, p. 491.
[51] W. Strong, Aboriginal society in S. California. 1929, p. 78
[52] Seligman, Vedda, pp. 112, III, 67, 97, 130, 128.
[53] Passarge, Buschmenen d. Kalahari, S.106. Somlo, Güterverkehr.
[54] Кунов, Всеобщая история хозяйства, стр. 112.
[55] Тейлор, О методе исследования развития учреждений в применении к законам о браке и его происхождение, ЭО, кн. 5.
[56] Schebesta, Anthropos, 1928; см. также Bei den Urwaldzwergen, S. 93.
[57] Malinowsky открыл у меланезийцев Тробрианда систему обмена, не могущую не вызвать изумления. Так, при заключении брака между родителями невесты и женихом происходит бесконечный и, с нашей точки зрения, бессмысленный обмен подарками. Подарки достигают громадных размеров, продолжаются весьма долго и, что самое замечательное, состоят из вещей, в изобилии имеющихся у обеих сторон, вследствие чего обмен сводится к перемещению вещей равной потребительской ценности. Система разделения труда на Тробрианде заходит так далеко, что в сущности никто не работает на себя. Почти весь снятый с огородов урожай идет родственникам жены, в то время как сам огородник живет продуктами, получаемыми от родственников замужних женщин его класса. Таким образом, никто не трудится на себя. И тем не менее – хороший огород – гордость меланезийца. В свободное время группы туземцев ходят по деревне, восхваляя хорошие сады и огороды и понося лентяев и бездельников. Общественное мнение является здесь регулятором общественного производства. Что скажут те ученые, которые в частной инициативе видят единственную гарантию благосостояния?! См. Malinowsky, Argonavten of W. Pacific; Его же, Sexual life of savages.
[58] Thomas, Urspung der Exogamy. Z. f. Sozialwissenschaft, 1907.
[59] В. Spencer, Native tribes of Northern territory of Australia, p. 155; The Arunta, pp. 100, 182, 202; Northern tribes of Central Australia, p. 343.
[60] A. Nieuwenhuis, Die psychologische Bedeutung der Inzesterseheinung in Australia. IAE, 1929.
[61] Freud, Тотем и табу, стр. 18.
[62] Племя Arunta построено следующим образом:
Горизонтальные стрелки показывают порядок заключения браков, а диагональные – наследование детей между классами, совершающееся по мужской линии.
[63] В. Spencer, Wanderings in wild Australia. London, 1923. V. I, p. 227.
[64] A. W. Howitt, Native tribes of Eastern Australia, pp. 196, 197, 222, 232, 255, 332. «Если побег преступника удался, то племя ставит грубо вырезанную фигуру и закапывает ее с особыми действиями в землю» (Mjoberg, Beiträge zur Kenntniss Eingeborenen. AfA, 1925, S. 110). Таким образом, к магии прибегают только при отсутствии преступника.
[65] A. W. Howitt, The Dieri. JAI,1890, p. 70.
[66] Spencer and Gillen, Northern tribes, p. 133; Native tribes of Central Australia, pp. 93, 94, 95.
[72] Там же, р. 137. The Arunta, p. 473.
[73] Roth, Ethnoligical studies among the N. W. C. A. aborigenes, p. 174.
[74] У племен N. S. Wales брак, по Cameron’y, имеет место только в рамках классовых разграничений, и нарушение их ведет к наказанию JAI. 1884; то же самое сообщает S. Gason в ответ на письмо Frazer o Dieri (1895 г.). JAI, р. 169, и Stationmaster of Powell’s Creek Natives (там же, стр. 177).
Отрицательный, но неясный ответ там же у Mathews’a. Это противоречит цитированным сообщениям Roth’a и Howitt’a. А так как Gason уже рае сделал ошибку о счете наследования у Dieri (JAI, p. 186, 1888; Howitt, JAI, 1889, pp. 36—37), то я считаю возможным отдать предпочтение сообщениям Howitt’a. Что же касается племен, исследованных Spencer’oм и Gillen’oм и В. Smith’oм, то тут сомнения даже и не возникают.
[75] Spencer and Gillen, Northern tribes of Central Australia, p. 139.
[77] В. Smith, The aborigines of Victoria, VI, p. 87.