Золотарев А.М. Родовой строй и первобытная мифология. Глава III

Происхождение дуальной организации

Беспорядок, царивший в первобытном стаде, не мог существовать бесконечно. Развитие производительных сил рано или поздно должно было вызвать к жизни более правильную организацию общества, отвечавшую требованиям, выдвинутым новым уровнем производительности труда. Первой формой такой организации явилось разделение каждого первобытного стада на два экзогамных, обособленных в труде и в брачной жизни рода*. Процесс возникновения родового строя из первобытного стада протекал в двухсторонней форме разделения стада на две половины, два первоначальных экзогамных рода, тесная брачная связь между, которыми порождала одновременно эндогамное племя. Процесс превращения стадного общества в родовое был универсальным всемирно-историческим процессом, а дуальная организация – всеобщей первоначальной формой родового строя. Первичный род всегда и всюду имел форму дуальной организации; он повсеместно явился первой упорядоченной формой общества, возникшей из первоначального стадного состояния. Это доказывается различными путями и доводами.

Во-первых, чисто логическое рассмотрение приводит к убеждению, что введение экзогамных делений в первобытное стадо должно было протекать в простейшей из возможных форм. Такой формой было именно разделение стада на две экзогамные половины. Поскольку возникла необходимость запретить какие-либо из существующих брачных обыкновений, постольку достаточно было для этой цели разделить всех людей на две группы – доступную для брака и запретную для брака. Только таким простейшим приемом мог действовать первобытный человек**. Все позднейшие подразделения образовались позже, путем почкования и дробления двух первоначальных родов. Первобытная мифология, в весьма отрывочной форме сохранившая воспоминания о введении экзо-

[с. 50]

гамии рисует этот акт в виде разделения первоначального стада на две обособленные ветви. Так, у южноавстралийского племени кулин есть следующая легенда. Раньше люди женились без разбора. Тогда два колдуна пошли к Бунджилю (герой-небожитель), приказавшему разделить племена на две части: одну часть он велел назвать Бунджиль, другую Воонг. Он приказал, чтобы люди Бунджиль женились на людях Воонг, а люди Воонг – на людях Бунджиль[1]. Туземцы северной части Виктории рассказывают, что мир был создан так называемыми нурали – существами, жившими очень давно. Они полагают, что нурали имели обличье воронов и соколов. Между ними шла длительная борьба. Но, наконец, был заключен мир. Они согласились на том, что люди должны быть разделены на две группы – Муквара, или Сокол, и Кильпара, или Ворон, которые вступили между собой в обменный брак[2]. Племена реки Дарлинг сохранили предание, в котором рассказывается, что их предок прибыл на берега реки, тогда необитаемой, с двумя женами, Мукварой и Кильпарой; сын Муквары взял в жены дочь Кильпары, и дети от этого брака стали называться Кильпарами. Сын Кильпары взял в жены дочь Муквары и детей от этого брака назвал, по имени матери, Мукварами. Так возникли два первоначальных рода[3]. По преданию племени вайворунг, деление племени на два рода – род Ворона и род Сокола – было введено колдунами по наущению небожителя Бунджиля[4]. В этих же мифах рассказывается, что впоследствии два первоначальных рода были разбиты на более мелкие подразделения. Таким образом, мифология изображает дуальную организацию как простейшее и первоначальное деление общества. Во-вторых, существование более мелких, чем первоначальные два рода, социальных групп, – результат деления племени на три, пять, шесть, десять и т.д. родовых групп, объясняется процессом позднейшего дробления первоначальных половин. Априори ясно, что рост народонаселения при ограниченности пищевых ресурсов неизбежно ведет к расселению сородичей и естественному дроблению двух первоначальных родов на более мелкие группы. Однако народная память обычно сохраняет представление о происхождении мелких родовых подразделений от общего ствола. Подобный взгляд мы находим у меланезийского племени лезу, у ирокезов, виандотов и у множества других племен. Представление об общности происхождения, общее святилище, общий культ типичны для большинства так называемых фратрий, представляющих собой не что иное, как один из двух первоначальных родов, разветвившихся на множество отростков.

[с. 51]

В-третьих, почти повсеместно дуальная организация встречается в форме разделения племени на две фратрии, в свою очередь распадающиеся на более мелкие роды. При этом фратрии сохраняют культовое, религиозное, церемониальное значение, часто остаются еще экзогамными и боевыми единицами, но очень редко несут какие-либо экономические функции, связанные по большей части с родом или домохозяйством. Только там, где в силу небольших размеров племени первоначальные два рода не имеют дальнейших подразделении, они сохраняют значение экономических единиц (Новая Британия, индейцы танайна). Следовательно, роды, вытесняющие и сводящие на нет значение фратрии, – более позднего происхождения, чем эти последние. Говоря иначе, первоначально каждое племя делилось только на два рода, которые с ростом народонаселения и увеличением численного состава племен раздробились на более мелкие родовые группы и составили фратрии.

Точно так же как тотемические роды, четырех- и восьмиклассовые подразделения австралийцев представляют собой позднейшие формы, возникающие в рамках дуальной организации. Тезис этот, давно признанный австраловедением, не нуждается в специальной аргументации.

В-четвертых, анализ классификационной системы родства, распространенной среди всех народов с родовым строем, давно привел исследователей (Тайлор, Риверс) к мысли, что целый ряд ее особенностей объясним только при предположении, что первоначальной формой родового строя была именно дуальная организация. На самом деле, очевидно, что наиболее типичной чертой ганованской и туранской систем родства является строгое различение в терминах отцовской и материнской линии родства. В туранской и ганованской системах не существует терминов, идентичных по содержанию с нашими терминами «дядя», «тетка». Брата матери племена, живущие в родовом строе, всегда называют термином, отличным от брата отца, сестру матери – термином, отличным от сестры отца, сына брата матери – термином, отличным от сына брата отца. Например, ульчи называют младшего брата отца – ага, младшего брата матери – гучека, младшую сестру отца – экэ, сына младшего брата – нау, сыновей братьев матери – гамасун.

Нетрудно понять, чем объясняется отделение отцовской линии родства от материнской. При родовом строе отец и мать принадлежат к разным родам и, следовательно, у первобытного человека не было никаких оснований приравнивать родственников матери к родственникам отца. Напротив того, он строго различал их, ибо если сам он принадлежал к роду матери, то родственники отца не считались его родственниками и, следовательно, не имело никакого смысла называть их теми же терминами, что и родственников матери. Родовая экзогамия с исчерпывающей полнотой объясняет причины различия отцовской и материнской линий род-

[с. 52]

ства в классификационных системах. Однако она не может объяснить другого обстоятельства. В очень многих случаях наблюдается объединение под одним термином брата матери и мужа сестры отца или отца и мужа сестры матери, сына сестры матери и мужа дочери. Например, гиляки называют термином «итык» своего отца и мужа сестры матери. Островитяне Торресова пролива называют термином «ма» своего отца, брата отца и мужа сестры матери термином «реме» – мать, жену брата отца и сестру матери[5].

Эти особенности могут быть объяснены только из дуально-родовой организации. На самом деле, если племя состоит из двух больших родов, постоянно обменивающихся женами и мужьями, если брак в противоположном роде рассматривается как обязательный уже в силу того, что третьего рода не существует, то само собой получается, что брат моего отца, и никто другой, оказывается мужем сестры моей матери, а сестра моей матери – женой брата отца. Достаточно существовать третьему роду, чтобы подобное отождествление оказалось незаконным; в этом случае сестра моего отца могла бы выйти замуж в третий род, и тогда брат моего отца не был бы обязательно ее мужем. Следовательно, отмеченные выше особенности туранских и ганованских систем родства – особенности, распространенные чрезвычайно широко, – могут быть объяснены только из дуально-родовой организации. Но так как эти черты встречаются часто у народов, живущих в условиях материнского и отцовского рода, но не имеющих дуально-родовой организации, то остается предположить, что таковая у них когда-то существовала. Этим доказывается более древний возраст дуально-родовой организации по сравнению с таким строем, когда племя распадается на множество родов.

В-пятых, широкое распространение так называемого кросс-кузенного брака объясняется только из дуально-родовой организации. Сущность кросс-кузенного брака состоит в повсеместном распространении запрета вступать в брак детям двух братьев или детям двух сестер, в предпочтении, оказываемом браком между детьми брата и сестры. Во многих случаях такой брак, считающийся обычно наиболее желательным, наилучшей формой брака, воспринимается как обязательная ортодоксальная норма.

Стремление к заключению браков между детьми братьев и сестер легко объясняется их родовой экзогамией и целым рядом материальных соображений, но запрет брака между детьми братьев или между детьми сестер понятен только как следствие дуальной организации. Предположим, что племя состоит из трех родов А, Б, В с матрилинейным счетом наследования. Женщина из рода А выходит замуж за мужчину из рода Б; дети принадлежат к роду А. Дети ее сестры, вне зависимости от того, вышла ли последняя замуж в род Б или в род В, будут членами рода А.

[с. 53]

Следовательно, матрилинейный счет наследования объясняет, почему дети сестры не могут вступать между собой в брак. Но он не в состоянии объяснить причин, в силу которых при матрилинейном счете наследования и разделении на три или больше родов запрещен брак между детьми двух братьев. На самом деле, мужчина из рода А женится, скажем, на женщине из рода Б; его дети принадлежат к этому последнему роду. Но его брат при наличии трех родов может жениться в роде В, в который и войдут его дети. При этом условии родовая экзогамия не исключает браков между детьми двух братьев, однако они повсеместно запрещены среди первобытных народов. Только дуальная организация способна объяснить причину этого странного запрета: если племя состоит только из двух родов, А и Б, то дети двух братьев из рода А неизбежно попадут в род Б, а дети двух братьев из рода Б – в род А, в силу чего браки между ними окажутся невозможными.

Следовательно, полное и исчерпывающее объяснение кросс-кузенный брак получает только из дуальной организации. Между тем рядом исследований установлено всеобщее распространение кросс-кузенного брака среди первобытных народов, в том числе и среди народов, у которых имеются деления на несколько родов и дуальная организация отсутствует[6]. Отсюда с несомненностью вытекает, что когда-то и эти народы прошли через стадию дуальной организации.

Изложенные аргументы позволяют заключить, что родовой строй повсеместно и неизменно возникает в форме дуальной организации, или, говоря другими словами, дуальная организация является архаической формой родового строя.

Каждая из двух первоначальных групп, на которые распадается первобытное стадо, образует род. Каждая такая группа экзогамна, счет родства ведется по одной, первоначально всегда по материнской, линии; члены группы считают друг друга родственниками «по крови» и «по мясу», происходящими от одного общего тотемического предка.

В дальнейшем, по мере рассмотрения фактического материала выявятся экономические, социальные и религиозные функции первоначальных родов. На данном же этапе нашего исследования мы можем ограничиться заключением, что дуальная организация – это древнейшая из известных нам форм родового строя.

Можно утверждать также, что современной науке неизвестны упорядоченные формы общежития, предшествовавшие дуально-родовой организации. Морган полагал, что родовому строю повсеместно предшествовали кровнородственная семья и семья пуналуа. Последняя, в представлении Моргана, и явилась исходной

[с. 54]

точкой для возникновения родового строя. Однако накопление новых материалов заставляет полностью пересмотреть этот вопрос. Нам кажется достаточно твердо установленным, что кровнородственной семьи не существовало; ярким доказательством тому служат браки между отцом и дочерьми, практикующиеся кое-где при матрилинейной дуальной организации и совершенно необъяснимые при допущении кровнородственной семьи как ступени, предшествующей дуально-родовой организации[7].

Гавайская семья пуналуа в силу целого ряда причин не могла служить исходным пунктом для образования рода. Прежде всего, полинезийцы жили не в условиях формирующегося родового общества, как думал Морган, а в условиях формирующегося классового общества. Родовой строй у них не зарождался, а исчезал. Групповой брак, известный на Сандвичевых островах, Маркизских островах и на Таити, был сравнительно поздней формой группового брака, точнее говоря – его осколком, сохранившимся в условиях позднепатриархального строя. На Гавайских островах несколько братьев, по большей части в знатных семьях, имели общих жен, реже несколько сестер имели общих мужей. Эти отношения коллективного супружества назывались термином «пуналуа». В некоторых случаях они распространялись не только на родных братьев, но также на друзей, «товарищей»[8]. На Таити эти отношения назывались «пунаруа». Люди высшего или среднего сословия предоставляли своих жен в пользование своим братьям или тайо, т. е. друзьям. На Маркизских островах женщина, выходя замуж, становилась женой всех братьев своего мужа, а все ее сестры становились вторичными женами ее мужа[9].

Сообщения о полинезийских брачно-групповых отношениях не столь полны и ясны, как хотелось бы. Однако из них с полной ясностью вытекают два факта: 1) брачно-групповые отношения были ограничены сравнительно узким кругом братьев или сестер и немногими «друзьями», отношения с которыми устанавливались специальными обрядами. Следовательно, групповой брак был введен в сравнительно узкие рамки, что указывает на его поздние формы. Основным критерием древности брачно-групповых отношений повсеместно служит степень их ограничения. Чем шире брачно-групповые отношения, чем больший круг людей они захватывают, тем древнее их форма. Ограничение группового супружества родными братьями указывает на позднюю, отмирающую форму группового брака; 2) в Полинезии брак патрилокален. Поэтому ядром семьи пуналуа была группа братьев, а не группа сестер. В пользу подобного понимания говорит сравнительно-этнографический материал. У гиляков и тода, где мы встречаемся также с

[с. 55]

типичной семьей пуналуа, именно группа сообща живущих родных братьев предъявляет коллективные права на женщин.

Таким образом, ограниченность брачных отношений кругом единоутробных братьев и патрилокальный брак доказывают, что семья пуналуа – поздняя, пережиточная форма группового брака, доживающая свой век в условиях позднепатриархального общества. Следовательно, семья пуналуа не могла служить исходным пунктом для возникновения родового строя. Родовой строй возник, очевидно, непосредственно из состояния неупорядоченного общения полов путем распадения первобытного стада на две экзогамные половины, представляющие собой наиболее грубую, широкую, а следовательно, первоначальную форму группового брака.

***

Как же произошло это расщепление первобытного стада, разделение его на две экзогамные половины?

Не только не существует какой-либо единой, общепринятой точки зрения на происхождение экзогамных делений, но нет надежды, что таковая будет когда-либо достигнута. Происхождение экзогамии относится к тем отдаленным временам, от которых не сохранилось этнографических источников. Неудивительно, что большая часть довольно многочисленных теорий происхождения экзогамии принадлежит к области чистых спекуляций и едва ли нуждается в специальном рассмотрении. Для правильного понимания проблемы полезно, однако, остановиться на двух из них, не только наиболее широко распространенных, но местами принявших форму научного предрассудка. Это «теория кровосмешения» и «теория инстинкта».

Теория кровосмешения, выдвинутая Морганом, как известно, ищет причины экзогамии в стремлении первобытного человека предотвратить браки между близкими родственниками, вредоносное действие которых должно было отчетливо сказываться на потомстве. Однако несостоятельность такого толкования совершенно ясна. Невозможно допустить, чтобы дикарь открыл вредное действие инбридинга, ибо и современные ученые далеко не разрешили эту проблему в полном объеме, хотя на быстро размножающихся подопытных животных (например, морских свинках) гораздо легче проследить действие инбридинга, чем на человеке. Известно, что скрещивание близких родственников в ряде последовательных поколений представляет собой прием, чрезвычайно широко применяющийся в животноводстве. До середины XIX в. этот прием считался не только вполне нормальным, но даже высокоплодотворным, и целый ряд ценных пород скота был выведен именно методом скрещивания многих поколений кровных родственников. С половины XIX в. среди биологов получил право гражданства взгляд, усматривающий в инбридинге источник вырождения, де-

[с. 56]

генерации в самом широком смысле слова (появление бесплодия, уродства, предрасположенности к болезням).

С начала XX в. вырабатывается новый взгляд, признающий, что браки между близкими родственниками не являются сами по себе ни полезными, ни вредными, что сам по себе этот метод нейтрален. Так известно, что в начале XX в. на северном острове Новой Зеландии количество благородных оленей равнялось 5000, несмотря на то, что все они происходили от трех оленей, вывезенных из Англии в 1864 г. Происходя от теснейшего родственного скрещивания, новозеландские олени не только не обнаруживали признаков вырождения, но, по свидетельству компетентных зоологов, во всех отношениях превосходили исходную английскую форму. История колонии острова Питкэрм, где семья Александра Смита (Джона Адамса) дала в течение 150 лет шесть поколений физически и морально здоровых людей, также не говорит об абсолютном вреде инбридинга[10]. Вопрос о том, в какой мере вреден инбридинг и вреден ли вообще, подлежит ведению биологов. Однако уже краткое ознакомление с состоянием этого вопроса приводит к двум несомненным выводам: во-первых, вопрос этот необычайно сложен и запутан, во-вторых, вред инбридинга, если он существует, не такая самоочевидная вещь, как полагают многие. Во всяком случае, ее не мог обнаружить первобытный человек, не имевший представления о связи между половым актом и зачатием. Эти соображения заставляют отказаться от гипотезы, объясняющей происхождение экзогамии тем, что первобытный человек заметил вредное действие кровосмешения на потомстве и в целях устранения его ввел брачные запреты.

Фрезер, в полном объеме учтя эти возражения, предположил, что люди считали браки между близкими родственниками опасными не для потомства, а для самих вступающих в брак. Так, индейцы навахо думают, что если один из них женится на женщине своего клана, то кости его высохнут и он умрет. Племя баганда (Африка) считает, что, брак, нарушающий экзогамию, приводит к болезни и смерти. Многие дикари верят, что браки, заключенные между близкими родственниками, делают женщину бесплодной, более того, они вызывают катастрофу в природе: животные и растения перестают размножаться, водоемы иссякают. У мордвы считалось, что связь брата с сестрой может повлечь рождение собаки. По алеутскому суеверию, кровосмешение влекло за собой рождение ребенка с моржовыми клыками; якуты полагали, что кровосмешение наказывалось слепотой. Во всех подобных случаях суеверие было решающим мотивом; нарушение экзогамии расценивалось так же, как нарушение других табу, например, запрета вступать в супружеские связи в определенные дни

[с. 57]

на Древней Руси. Кто в эти дни «браком совокупится с женою, от них детища родится, будет слеп, глух и тать, разбойник, клеветник, душегубец или чародей, пианица, прелюбодей и злу подражатель»[11]. По мнению Фрезера, экзогамия могла быть порождена подобными суевериями. Она была введена, очевидно, как законодательный акт, установленный на собрании стариков. «Реформатором, который выдумал и ввел эту великую социальную перемену, был, вероятно, совет стариков, которым в каждом австралийском племени принадлежит преобладающее влияние на общество и для которых возможно провести любое мероприятие, обсудив его предварительно в своей среде. Будучи однажды принята хотя бы одной локальной группой, система экзогамии могла легко быть скопирована соседями и распространена путем мирной передачи от племени к племени»[12]. Фрезер только не объясняет, откуда возник суеверный страх перед браками между близкими родственниками, но явным образом принимает за причину экзогамии то, что в действительности является ее следствием. Все поверья, на которые ссылается Фрезер, возникли на основе уже существовавшей экзогамии и исполняли вполне определенную, общественно полезную функцию, а именно способствовали сохранению и укреплению экзогамно-родовых запретов. С материалистической точки зрения, не суеверия породили экзогамию, но экзогамия породила ряд суеверий, в том числе веру во вредоносность браков между близкими родственниками, веру, до сих пор живущую не только среди обывателей, но подчас и среди ученых. Энгельс указал, что экзогамия не могла быть введена путем разумного решения, принятого с полным сознанием цели, как предполагал Фрезер. «Стремление воспрепятствовать кровосмешению проявляется все снова и снова, действуя, однако, инстинктивно, стихийно и ощупью, без ясного сознания цели»[13]. Экзогамия выросла постепенно, сказываясь на протяжении многих поколений, выросла как норма общественного поведения, созданная всем развитием общества, а не изобретенная несколькими дальновидными индивидами. Вместе с экзогамией возникло и укрепилось представление о непристойности браков между близкими родственниками. Представление этого возникло как идеологическое отражение экзогамии, как действенный фактор ее укрепления.

Широко распространенная как на западе (Лоуи, отчасти Вестермарк), так и у нас (Кричевский) теория инстинкта говорит, что экзогамные запреты вытекают из инстинктивного отвращения к браку с близкими, кровными родственниками, якобы свойственного человечеству. Сила инстинкта настолько велика, что запреты распространяются и на людей, не состоящих в действитель-

[с. 58]

ном кровном родстве, и охватывает целый род. На наш взгляд, теория эта, несмотря на подкупающую простоту, несостоятельна по многим мотивам. Если бы отвращение к бракам с близкими родственниками было врожденным у человека, являлось бы инстинктом, то общественные установления, запрещающие подобные браки, были бы излишни. Фрезер прав, говоря, что «не существует закона, принуждающего человека есть и пить или запрещающего ему класть руки в огонь. Человек ест и пьет и держит свои руки подальше от огня инстинктивно, из страха перед естественным, природным, но не общественным возмездием, которое обрушивается на нарушителя этого инстинкта. Закон запрещает делать человеку как раз то, к чему инстинкт толкает человека. Для закона было бы излишеством запрещать то, что запрещено самой природой… Следовательно, вместо того, чтобы заключать на основании общественных брачных запретов о существовании естественного отвращения к инбридингу, мы должны скорее предположить, что существует естественное стремление к инцесту, которое закон и стремится пресечь»[14].

Существование брачных запретов свидетельствует не об инстинктивном отвращении к бракам между близкими родственниками, а как раз об обратном – об инстинктивном стремлении вступать в брак с родственниками, по крайней мере в такой же степени, как и с неродственниками. На протяжении длительной эпохи промискуитета люди вступали в смешанные браки, не различая родственников от неродственников. Следовательно, человечеству свойствен половой инстинкт, не делающий различий между братьями и сестрами, родителями и детьми, инстинкт, унаследованный от животных предков и безраздельно господствовавший на протяжении всего периода промискуитета. Для обуздания животных побуждений были созданы экзогамные запреты, явившиеся первой уздой, наложенной обществом на животное начало в человеке. По этому поводу очень хорошо написал Р. Бриффо: «Апеллировать к естественному страху перед инцестом – это значит просто принимать на веру вопрос, нуждающийся в исследовании. Однако настолько велик наш ужас перед идеей инцестуозных сношений, что мы полностью подчиняем разум чувству, как только пытаемся объяснить экзогамию. Плутарх поместил вопрос: “почему римляне не могут жениться на своих близких родственницах?” среди головоломных и неразрешимых проблем в социальных науках. Рассматривать это чувство как “естественное” можно, только трактуя его как инстинкт в биологической эволюции и, следовательно, унаследованное человечеством от животного предка, но это просто неверно. Нет указаний на подобные инстинкты среди животного царства… Отвращение к инцесту – чисто человеческое

[с. 59]

чувство и его происхождение нужно искать только среди человеческих условий»[15].

Действительно, рассмотрение экзогамных запретов и представлений об инцесте, проделанное Ньювенхейсом, привело этого исследователя к заключению, что большая часть браков заключается австралийцами среди близких родственников и что австралийское представление об инцесте не имеет ничего общего с биологическим содержанием этого понятия[16]. Для австралийца инцестуозен только тот брак, который нарушает племенные законы. А эти последние часто категорически воспрещают брак между детьми двух братьев и считают ортодоксальным брак между детьми брата и сестры. «Инцест», «кровосмешение» для первобытного человека не биологическое, а чисто моральное понятие. На самом дело молодежи с раннего детства внушается представление о нерушимости брачных запретов и о страшных наказаниях, которых ждут нарушителя. Особое внимание уделяется этому моменту во время обряда инициации: юношам неоднократно напоминают: «не нарушай брачных запретов, не приставай к женщинам запретных классов».

Нарушение экзогамии рассматривается как тяжелое преступление, затрагивающее жизненные интересы всего общества, а главной причиной, предупреждающей инцест, оказывается не страх религиозного или мистического характера, а страх перед общественным мнением. По удачному замечанию Фрейда, «соплеменники не ждут, пока наказание за нарушение закона постигнет виновного, так сказать, автоматически, как при других запретах (например, при убийстве животного-тотема), а виновный самым решительным образом наказывается всем племенем, как будто дело идет о том, чтобы предотвратить угрожающую всему обществу опасность или освободить от гнетущей вины»[17]. У матрилинейных племен восточной Австралии экзогамные правила почти никогда не нарушаются. Аборигены не помнят таких случаев, но если это происходит, то, по их словам, мужчину убивают, а женщину бьют и колят копьями почти до смерти[18]. Если среди камилароев заключается брак, нарушающий племенные правила, то родственники жены обращаются к родственникам мужа с предложением совместно обсудить дело. Если последние не соглашаются, то возникает вражда между членами двух родов. Если мужчина настаивает на сохранении незаконного брака, то он изгоняется собственными друзьями. Если и тогда он не покидает женщину, то его родственники преследуют и убивают его. В свою очередь, женщину убивают ее родственники[19].

[с. 60]

У центральноавстралийских племен нарушителя экзогамии обычно убивают туземцы соседней орды. Когда происходит нарушение обычая, то собираются мужчины той группы, к которой принадлежит правонарушитель; если все они выскажутся за смертную казнь, то для приведения приговора в исполнение вызывают людей соседней группы. Иногда ограничиваются более легким наказанием – мужчине пробивают ногу копьем, а женщину избивают палками, и если только виновные упорствуют и дальше и не прерывают связь, их убивают. В редких случаях мужчина оказывается достаточно сильным, чтобы отбить нападение, но даже если он спас свою и ее жизнь, оба они обречены на жалкое существование изгоев, не смеющих приблизиться к лагерю и влачащих свою жизнь в зарослях. Хауитт описывает несколько случаев инцеста. Однажды молодой человек был уличен в связи со своей нгатата, т.е. младшей сестрой. Старики, исследовав дело и найдя обвинение подтвержденным, сурово наказали юношу. Ему было нанесено несколько ударов копьями, и он остался в живых только благодаря заступничеству многих влиятельных членов племени, утверждавших, что он слабоумный и не может отвечать за свои поступки[20].

Другой характерный случай произошел на станции Черные Горы в Австралии: в 1855 или 1856 г. Группа мужчин племени тедора встретила женщину, известную под именем Олд Джени. Она происходила из этого же племени, но нарушила обычай, став женой человека, которому она приходилась классификационной матерью. В течение многих лет она жила вдали от племени, и описываемый случай был первой встречей с племенем. Немедленно она была атакована группой женщин, вооруженных землекопалками, но Олд Джени так искусно защищалась тем же оружием, что ее противницы отступили. Тогда один из мужчин напал на нее с палицей, но также был вынужден ретироваться[21].

Путешественник XVII в. Даннерт в следующих словах описывает представление готтентотов об инцесте: «Случится кому-либо из них, все равно – богатому или бедному, совершить преступление, будь то сын с матерью, брат с сестрой, отец с дочерью или любая другая пара родственников, они рассматривают это как крайне серьезное деяние и не находят наказания, достаточно сурового для этих людей. Готтентоты считают это непростительным преступлением, хотя вовсе не полагают, что здесь совершено нечто греховное или что бог (которого они не знают) разгневан этим; просто они имеют врожденное представление о великом зле и ошибке, которые совершены. Нарушители следующим образом предаются смерти. У мужчины крепко связывают руки и ноги и его бросают в яму, куда сбрасывают также женщину.

[с. 61]

На следующий день его извлекают оттуда и связанным сажают под дерево. Его привязывают за шею к крепкой ветви, которую несколько мужчин пригибают книзу, затем обрезают ему обе губы. Его подвергают пыткам до тех пор, пока тело его не перестанет вовсе быть похожим на человеческое; тогда они отпускают ветвь, которая выпрямляется вместе с привязанным к ней телом, болтающимся для предупреждения других нарушителей.

После того как мужчина подобным образом предан смерти, женщину извлекают из ямы, крепко привязав ее руки к ногам. Затем помещают внутри тщательно устроенного из сухого кустарника круга и сжигают[22].

Зулусы столь же энергично реагировали на инцест, хотя форма наказания зависела от близости нарушенной степени родства. Если мужчина вступал в связь со своей собственной сестрой или с молодой женой своего отца, его собственные родственники с ужасом поднимались против него. Сам отец при помощи родственников должен был предать «собаку» смерти, чтобы смыть с себя позор. Если же нарушенное родство было менее близким (например, брак с дочерью сестры отца), народ сердился, нарушитель должен был бежать от общественного гнева, но смерть ему не угрожала[23]. Масаи несколько иначе реагировали на инцест: они уничтожали имущество и скот провинившегося[24], но подобный образ действия свойствен уже весьма позднему строю общества и представлений.

Инцест повсеместно рассматривается в родовом обществе, как нарушение обычаев и законов, угрожающее самому существованию общества, как нарушение общественной морали и общественных норм поведения, как нечто асоциальное. Напротив того, сама экзогамия выступает, как важнейший закон общественной жизни, как непреложная норма морального поведения людей, за нарушение которой полагается смерть, увечье или изгнание. Это чисто социальное установление.

Быть может, удастся приблизиться к пониманию ее природы, сопоставив поведение людей родового общества с поведением людей первобытного стада. Выше был обрисован строй первобытного стада, раздиравшегося глубокими противоречиями: с одной стороны, животная стадность, связанная половым инстинктом, являлась предпосылкой к развитию коллективного труда и образованию человеческой общности; с другой стороны, безудержный разгул половых вожделений, зоологический индивидуализм отдельных особей, поведение которых в животном стаде лишь в малой степени зависит от влияния стадной жизни, создавали препятствие к развитию человеческого общества. «Хотя человеческое сознание вырастало из процесса производства, однако это не значит, что организация отношений между людьми возникала сама собой из са-

[с. 62]

мого факта изготовления орудий непосредственно без нарастания противоречия между развитием техники и характером отношений людей, без глубокого переворота в их психике. Развитие техники, наоборот, в какой-то момент стало угрозой для условий человеческих объединений. Дикий эгоизм, который в общем царит в обезьяньей стае, конечно, оставался еще весьма силен и у первобытных людей. Развитие техники само по себе еще не охраняло орду от взрывов животной анархии, но, наоборот, делало эти взрывы неизмеримо опаснее. Это расшатывало орду изнутри, так как последняя еще не умела достаточно хорошо предохранить себя от тех истребительных сил, которыми техника снабжала ее отдельных членов»[25].

Основным источником необузданности и несдержанности действий индивида, важнейшим стимулом к проявлению зоологического индивидуализма были половые вожделения, обусловливавшие поведение человека. До тех пор пока человек продолжал повиноваться в своем поведении только двум основным инстинктам – инстинкту пола и инстинкту пищи, он еще не был человеком. Важнейшим моментом в воспитании человеческого в человеке было подчинение его социальному началу, утверждение социальных норм поведения. Для этого прежде всего необходимо было обуздать половые инстинкты. Экзогамия и явилась уздой, наложенной обществом на индивида, первым средством воспитания человеческого в человеке. Первобытное стадо, разделившись на два экзогамных рода, воздвигло первую социальную преграду для половых влечений. Все общество стало на защиту введенного социального запрета; коллектив наложил цепь на индивида, вернее на звериные начала в индивиде, и заставил его перестраивать свое поведение*. Подчиняясь общественным установлениям, человек учился обуздывать свой индивидуализм и развивал в себе социальные чувства и представления. Он становился подлинным человеком.

Каждый из двух первоначальных родов, на которые разделилось стадо, стал «замиренной средой», т.е. коллективом, внутри которого были уничтожены браки, возникло чувство обязательной взаимопомощи и представления о родстве.

Прогрессивное значение этого шага было огромно. Экзогамия не только обуздала зоологические начала в человеке; она создала также представления о родстве, отсутствовавшие в первобытном стаде. С этого времени человек начинает отличать своих родственников, т.е. людей, принадлежащих к тому кругу, в пределах которого он не может вступать в брак, от людей, среди которых он может выбирать себе жен. На первых он смотрит теперь как на «кровных» родственников, людей одного «мяса», одной «крови», одного происхождения. На вопрос, почему нельзя вступать в брак с такой-то женщиной, австралиец отвечает: «потому что она слиш-

[с. 63]

ком близка по плоти», «потому что мы одной плоти»[26]. Представления о родстве, связывающем членов рода, не выражают физиологического родства. Это социальные понятия, выражающие единство данной группы, единство производства. Каждая из половин, на которые распадается первобытное стадо, осознает себя как род. Прогрессивное значение идеи родства и тесно связанной с ней идеи непристойности браков между близкими родственниками чрезвычайно велико. Идеи эти, облекаемые обычно в тотемическую форму, представляют собой первую попытку осознания единства человеческой группы, единства родовой общины. Она укрепляет социальные связи внутри общины, цементирует ее моральное единство, обеспечивает мир внутри нее, учит взаимопомощи и взаимной защите, содействует подчинению личных интересов интересам общественным.

Наблюдатели неоднократно отмечали, что люди одного тотема, рассматривающие друг друга как родичей, всегда готовы помочь друг другу в случае опасности. Чувство общей ответственности и солидарности объединяет тотемический род. Каждый член его своей жизнью отвечает за жизнь и смерть другого члена. Принцип коллективной ответственности способствует росту общественной морали. Значение всех этих факторов для развития общества было огромно. «Не подлежит сомнению, – писал Энгельс, – что племена, у которых кровосмешение было благодаря этому шагу ограничено, должны были развиваться быстрее и полнее, чем те, у которых брак между братьями и сестрами оставался правилом и обязанностью. А как сильно сказалось влияние этого шага, доказывает непосредственно им вызванное и выходящее далеко за рамки первоначальной цели учреждение рода, который образует основу общественного порядка большинства, если не всех, варварских народов земли»[27].

Прогрессивная роль возникающего рода не сводилась к введению общественно санкционированного обычая экзогамии, укреплению единства общины, к созданию «замиренной среды». Она проявилась также во взаимоотношениях с соседними общинами, так как экзогамия нарушила первобытную замкнутость стадной эпохи. Поиски жен и мужей в соседних родах, раз начавшись, естественно перерастали рамки племен и способствовали установлению культурных связей между ранее враждебными друг другу или, по меньшей мере, чуждавшимися друг друга соседями. Культурные связи начинались с брачных отношений. Поныне австралийцы включают в посольство нескольких женщин. Приблизившись к месту назначения, послы высылают вперед женщин. В кустах в течение нескольких часов женщины-посланницы отдаются мужчинам племени, к которому они посланы, демонстрируя таким образом мирные

[с. 64]

намерения своих соплеменников. По окончании этого обряда послы приглашаются в лагерь и приступают к выполнению своей миссии. Показательны также брачные обычаи племен Южной Виктории, у которых муж и жена происходили, как правило, из отдаленных мест. В разговорах друг с другом каждый из них пользовался родным языком. Муж понимал язык своей жены, но обращался к ней на своем языке. Жена понимала язык своего мужа, но обращалась к нему на своем родном языке[28]. Этот обычай сохранился от глубокой древности, когда начали заключаться браки между группами, говорившими на разных языках. У племен юин мужчина не мог жениться на женщине, происходившей из местности, близкой к месту его рождения. Один из туземцев в следующих словах сформулировал брачные обычаи своего племени: «Никто не должен, вступая в брак, смешивать одинаковую кровь, но он должен брать женщин другого тотема, чем собственный, и, кроме того, он должен искать себе жену в месте, как можно более удаленном от его собственного местожительства»[29]. Благодаря бракам устанавливаются тесные дружеские и родственные связи между весьма отдаленными местностями. Каждый брак у первобытных народов сопровождается взаимным обменом подарками между родичами жениха и невесты. Благодаря этому продукты одной группы стали переходить к другой группе, нашлись пути для передачи изобретений, зародился обмен культурными благами и опытом. Экзогамия способствовала установлению более тесных брачных, культурных и экономических связей между первоначально изолированными стадами. Весьма вероятно, что связанные брачными взаимоотношениями группы стали собираться на общие празднества, организовывать общие загонные охоты, иногда объединяться против общего врага. Так, у австралийцев мужчина, женившись на женщине отдаленной группы, получал право охоты на территории группы жены. Один старый автор писал про австралийцев юго-запада Австралии, что у них считается наилучшим добыть себе жену из как можно далее отстоящего района, так как сын получает право охоты на территории, с которой взята его мать. Наконец, браки между соседними группами вливали новую кровь в замкнутое стадо и в целом ряде случаев улучшали потомство. В литературе, посвященной обсуждаемому вопросу, велся горячий спор на тему о том, как следует себе представлять возникающую экзогамную группу: вводится ли запрет вступать в брак в целом стаде и, следовательно, два или более стада объединяются в единое племя или стадо делится на две, четыре или более экзогамных групп. В настоящее время спор этот потерял свою остроту и обе эти точки зрения не кажутся более взаимоисключающими. Процесс введения экзогамии и возник-

[с. 65]

новения родового строя был, очевидно, многосторонним, диалектическим процессом, вмещавшим в себе как деление стада на экзогамные части, так и объединение разделившихся стад в племенные группы. Разделение первобытного замкнутого стада на две экзогамные половины сопровождалось установлением тесных связей с соседними так же организованными группами, в силу чего введение экзогамии приобретало характер прогрессивного культурного учреждения. Экзогамия, расширяя культурные и брачные связи первобытных коллективов, преодолевая замкнутость стадного периода, обновляла человеческий род, его общество и культуру. «Когда в силу обстоятельств варварской жизни сталкивались и сливались в один народ два прогрессирующих племени с хорошими умственными и физическими задатками, то череп и мозг нового поколения должны были расшириться и увеличиться пропорционально сумме способностей обоих племен, такое новое поколение должно было быть выше обоих прежних, и это превосходство должно было привести к росту интеллекта и к увеличению численности»[30], – образно говорит Морган. Слова эти не следует понимать буквально. Морган имеет в виду не столько реальное увеличение человеческих черепов, сколько общий рост культуры племени. Бесспорно, что экзогамия, приведшая к соединению первоначально разобщенных стад, имела своим следствием величайшее расширение брачных и культурных связей, обновление крови человека и культуры общества, и с этой точки зрения она должна рассматриваться как крупнейший прогрессивный шаг в истории человечества. Вместе с экзогамией возникли роды, которые и создали более высокую, чем прежде, органическую структуру общества, способную развиваться в качестве соответствующей потребностям человечества социальной системы вплоть до наступления цивилизации[31].

Разделение первобытного стада на две экзогамные половины составило крупнейший рубеж в первобытной истории, а возникшая при этом дуальная организация явилась древнейшей и всеобщей формой родового строя. Функции ее первоначально были чрезвычайно широки и разнообразны. Но с течением времени она трансформировалась, видоизменялась, значение ее суживалось, многие функции отпадали, наконец, она сама отмирала и исчезала. Процесс ее развития и отмирания шел крайне неравномерно, видоизменяясь у разных народов. Для того чтобы полностью охватить эти процессы и таким путем выяснить подлинное историческое значение и смысл дуальной организации, нам придется совершить длительное странствование по разным странам света, ознакомиться с сотнями племен и народов, с тем чтобы дуальная организация предстала перед нами во всем многообразии и значительности своих форм.

[1] Howitt, 1904, стр. 491.

[2] Brough Smyth, 1878, I, стр. 423.

[3] Curr, 1886, II, стр. 165.

[4] Howitt, 1884, стр. 195.

[5] Rivers, 1914, I, 177 (I).

[6] Frazer, 1919, II, стр. 98 – 193; обзор распространения кросс-кузенного брака по всему миру: Richards, 1914; Rattrey, 1925. стр. 383 – 399; Strong, 1929, стр. 278 – 288 (II); Seligman, 1925, стр. 114 – 121; Штернберг, 1933, стр. 214 – 223 (I).

[7] См. Золотарев, 1940; в этой работе мы рассмотрели вопрос в полном объеме и потому нам кажется излишним возвращаться к нему.

[8] Grau, 1931, стр. 54 – 55; Морган, 1934, стр. 246 – 247.

[9] Лисянский, 1812, I, стр. 134.

[10] Адамец, 1936, стр. 278 – 319; East, Jones, 1919; Schapiro, 1936, стр. 254 – 259.

[11] Цит. по: Максимов, 1901, стр. 127.

[12] Frazer, 1910, I, стр. 283.

[13] К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, т. 21, стр. 49.

[14] Frazеr, 1910, IV, стр. 97 – 98.

[15] Вriffaull, 1927, стр. 203 – 204.

[16] Nieuwenhuis, 1928 (II).

[17] Фрейд, 1923, стр. 18.

[18] Frazеr, 1910, I, стр. 381 – 382.

[20] Howitt, 1904. стр. 183.

[21] Там же, см. 197; см. стр. 222 – 223.

[22] Sсhареrа, 1933, стр. 67.

[23] Кriеgе, 1936, стр. 224.

[24] Frazer, 1910, II, стр. 410.

[25] Рогинский, 1938, стр. 129 – 130.

[26] Еlkin, 1938, стр, 50.

[27] К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 43.

[28] Frazer, 1910, I, стр.466.

[29] Там же, стр. 490, 491.

[30] Морган, 1934, стр. 272.