Александр Беляков. Верой или разумом? О возможности новой метафизики

[А. Беляков – Директор российского центра исследований Туринской плащаницы]

Верой или разумом? О возможности новой метафизики[1]

Мне посчастливилось на протяжении вот уже семи лет быть свидетелем замечательного в духовной и интеллектуальной жизни нашего общества явления. Я имею в виду ежегодные конференции, проводимые в г. Дубне на общую тему «Наука, религия, культура». За это время на конференции побывали, выступили с докладами и активно участвовали в обсуждениях за круглым столом большое число самых активных, творческих и талантливых представителей как естественной науки, так и богословской. Как бы кто ни оценивал достигнутые на конференции результаты, пожалуй, всякий согласится, что он участвовал в событии исключительной важности и поучительном с психологической точки зрения. Участники конференции, можно сказать, присутствовали в лаборатории человеческого духа при встрече двух духовных миров, воплощенных в представителях разума и веры. Если первые конференции проходили на подобие боксерских поединков, когда соперники обмениваются ударами и получают очки в виде рукоплесканий зала, то последующие конференции отличало искреннее желание понять друг друга и заключить бывшего соперника в свои объятия. Философские и богословские учения сошли со страниц толстых книг и заговорили с неподдельной страстью. Но любовь не состоялась. Почему? Стремление разобраться в этом вопросе и стало мотивом для написания этих заметок. По крайней мере, последняя конференция была подобна встрече бывших возлюбленных, томительной для обоих, когда уже нет желания и надежды понять друг друга, но лишь мечты о скорой независимой жизни постепенно овладевают каждым.

Хорошо известно, что отрицательный результат есть тоже результат. Многолетний опыт проведения дубнинской конференции показал, что одного искреннего желания сблизить мировоззренческие горизонты науки и религии явно недостаточно. С крушением в нашей стране идеологии, преследующей партийные интересы, а не взыскующей Истины, появилась надежда, что противопоставление науки и религии не является антагонистическим и что при доброй воле с обеих сторон противоречие между ними будет снято к вящей славе Божией. Однако затраченные усилия не принесли желаемого плода, а наступившее у участников конференции бессилие свидетельствует о наличии скрытой и неосознанной причины разделения мира надвое: на религиозный и атеистический, на богословский и научный. Причем зачастую это разделение проходит внутри одного человеческого сознания, верующего в Бога и “верующего” в науку. Выяснить причину, по которой оказалось невозможным найти точки соприкосновения между двумя столь огромными и значимыми мирами, задача, по-видимому, достойная во всех отношениях.

Мы рискуем быть обвиненными в сгущении красок. Ведь хорошо известно, что многие выдающиеся ученые были глубоко верующими людьми, для которых их профессиональная деятельность тесно переплеталась с подлинным богопочитанием и даже с богопознанием. Для таких ученых научные исследования не мешают, а напротив способствуют увидеть славу Божию в тварном мире. Так что нет оправдания тому ученому-физику, кто не видит в своей “научной картине мира” явного присутствия разумной силы Божией. Представитель религии теперь может со спокойной совестью обвинить атеиста-ученого в том, что только его грехи, страсти или злой умысел не дают ему принять веру в Бога.

Что же может сказать в свое оправдание неверующий физик? Его защитительная речь звучит весьма убедительно: “Помилуйте, я вовсе не отрицаю бытия Божия. Более того, я считаю, что религия весьма полезна для воспитания нравственности, для духовного сплочения общества и для душевного успокоения страждущих. История показала, что религия играет в целом положительную роль в обществе, и поэтому она должна занять достойное место в общей культуре нации. Сам я не верю в Бога, потому что я служитель Истины и мужественно принимаю ее такой, какая она есть со всеми вытекающими из нее следствиями. Я не ищу личного спасения и вообще какой бы то ни было личной выгоды для себя или утешения. Я исследую окружающий меня мир таким, какой он есть, законы им управляющие и силы в нем действующие. А история науки, которая тянется от Архимеда и Демокрита и по древности превосходит христианство, свидетельствует, что все есть пустое пространство, в котором случайно сталкиваются и сцепляются неделимые частицы. Все развитие науки было попросту уточнением и конкретизацией этой истины. Недаром лауреат нобелевской премии отец-основатель современной квантовой теории поля Ричард Фейнман сказал, что в этой истине заключается максимально емко все накопленное нашей цивилизацией за всю ее историю. Конечно, случайные сцепления атомов могут образовывать прекрасные структуры, подобно узорам на оконном стекле зимой. Кого-то они могут восхищать и вдохновлять, а некоторых даже приводить в священный трепет. Пусть себе… Эти прозрения и экстазы все равно не войдут в описание Истины. Они стыдливо бегут все проницающего света разума, и их удел – навсегда остаться в интимной области, скрытой во мраке незнания. Говорят, кому-то Истину открыл Сам Бог. Замечательно! Другому в его интеллектуальном творчестве помогают горячая ванна для ног и концерт Бетховена. Но ни Бог, ни Бетховен, ни медный таз не войдут в его открытие! Зачем же мне умножать сущности сверх необходимого, когда в гипотезе существования Бога я не нуждаюсь?!”

После своей защитительной речи неверующий физик может продолжить, обращаясь к верующему богослову с такими словами: “Дорогой друг, по всему я вижу, что и ты служитель Истины. Из твоих слов я узнаю, что и ты пользуешься своим методом познания, который ты называешь молитвой, и для тебя также является важным условие для проведения наблюдения, называемое тобой чистым сердцем. Я готов поверить, что для тебя открывается нечто такое, что для меня остается непознанным. Если мы с тобой познаём Истину, то сообщи мне свойства твоего Бога, чтобы я смог использовать полученные тобой знания для расширения границы познанного. И я поверю в твоего Бога, так как буду нуждаться в Его существовании. Этим ты окажешь великую услугу мне и всему человечеству, потому что нам приходится затрачивать астрономические суммы на строительство гигантских ускорителей и обсерваторий, чтобы добраться до мировых глубин, в которых, возможно, скрывается нечто, что мы не знаем и что противоречит нашим теориям”.

Интересно, каким образом ответствует на это вопрошание верующий богослов? Просвещенный богослов говорит приблизительно следующее: “Нам нет нужды знать, как устроены небеса. Для нас важным является вопрос, как туда попасть. Глуп тот человек, который по Библии будет изучать физику. Библия дает нам лишь ориентиры, по которым мы можем приблизиться к Богу. Познание Божие, достигаемое святыми как плод подвижнической жизни, не может быть выражено на человеческом языке. Если же кто будет настаивать на каком-то определении Бога, то вместо Бога он создаст идола, плод рук человеческих. Мы должны рассуждать по-халкидонски. Как в Иисусе Христе две природы, божественная и человеческая, нераздельны и неслиянны, таково и соотношение Бога с миром. Мир Богом живет, движется и существует, но с миром Он не сливается и в мире Его вы не найдете. Тварное принципиально отличается от нетварного. А поэтому наука не может доказать, что Бога нет, как, впрочем, и то, что Он есть”.

Так или подобным образом кружился разговор на конференциях в Дубне. В результате выяснения позиций стороны разошлись еще дальше, причем в невыгодном свете предстает верующий богослов. Ибо он претендует на обладание Истиной, не лично, а в традиции, но ничего не может предложить стороне алчущей и вопрошающей. Точнее, следуя заповеди апостола Павла, он проповедует Христа вовремя и не вовремя и, встретив реакцию ареопага – “о воскресении мертвых послушаем тебя в другое время”, удаляется с чувством исполненного долга.

Апостол Павел, со свойственным ему “безумием”, однажды сделал парадоксальное для христианина признание, что он любит своих соплеменников, отвергших Христа ради Закона, более Самого Христа: “Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти”. Если можно так выразиться, то современные физики являют чудеса любви к Истине, которая для них больше любви к Богу. Та Истина, которая им открылась, требует от них отречения от Бога и от самих себя. Они готовы скорее превратиться в атомы Демокрита, бесцельно блуждающие в пустоте, чем изменить Истине. Какие святые души сумел соблазнить великой ложью сатана и увлечь их от Христа и Его Церкви! О если бы, возлюбленные мои физики, вы смогли разглядеть в истине, которой поклоняетесь и служите то, что на самом деле застилает ваши глаз от живой Истины. Так что ваша добровольная жертва оказывается жертвой не Истине, а Молоху, до сих пор не побежденному и все еще требующему себе в заклание живые души.

Давайте повернем наше рассуждение в иную плоскость. А возможно ли вообще для поклонников науки свидетельство, доступное для их восприятия, которое бы помогло им открыть глаза на духовный, а не на материальный мир? Можем ли мы сегодня вместе с пророком Илиею сказать верующим в два мира: “Долго ли вам хромать на оба колена? если Господь есть Бог, то последуйте Ему; а если Ваал, то ему последуйте”? Идеал отношения, который должен быть между наукой и религией, две тысячи лет тому назад прозрачно выразил апостол Павел: “…что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество (qeiovthÇ), от создания мира через рассматривание творений видимы” (Рим 1.19-20). Пожалуй, единственное, с чем согласились спорящие стороны на конференциях в Дубне, это то, что ни невидимое Божие, ни Его вечная сила, ни тем более Божество, через рассмотрение Его творения сегодня не видимы никем: ни учеными, ни богословами.

Почти три тысячи лет тому назад пророк Илия предложил провести такой эксперимент: “Пусть дадут нам двух тельцов, и пусть они выберут себе одного тельца, и рассекут его, и положат на дрова, но огня пусть не подкладывают; а я приготовлю другого тельца и положу на дрова, а огня не подложу; и призовите вы имя бога вашего, а я призову имя Господа Бога моего. Тот Бог, Который даст ответ посредством огня, есть Бог. И отвечал весь народ и сказал: хорошо” (3 Цар 18.23-24). Давайте задумаемся о чуде, которое мог бы совершить Господь сегодня как в дни древние, чтобы обратить к Себе почитателей ложных богов. Это чудо должно восстановить отношение между наукой и религией, которое было, по свидетельству апостола Павла, две тысячи лет тому назад. А каково было состояние той науки? В ней причудливым образом сочетались аксиоматические построения Евклида, металогические рассуждения Платона, метафизические изыскания Аристотеля и натурфилософские интуиции стоиков. (В скобках заметим, что Аристотель, определяя свою метафизику как “науку о божественном”, использовал субстантивированное артиклем прилагательное toV qei`on, от которого лингвистически и по смыслу производится имя qeiovthÇ, божественность, то самое, какое употребил позже апостол Павел в Послании к Римлянам.) Таким образом, чудом Божиим сегодня будет не огонь, ниспавший с неба, а воссоздание богооткровенной натурфилософии и метафизики.

Метафизика эта, в отличие от языческой, не должна быть идолом, то есть нечистым смешением откровения Божия с заблуждениями и страстями человеческими, как сказал апостол Павел: “Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу”. В идеале новая метафизика должна быть делом Божиим, а таким делом Божиим является Священное Писание, о котором апостол Павел сказал, что “все Писание богодухновенно”. Метафизика, ожидаемая физикой, таким образом, должна вытекать из богословия Священного Писания, запечатлевшего в себе откровение Бога о Своем творении.

Новая метафизика не должна быть спекулятивной в дурном смысле, как это имело место с прежней метафизикой. Она должна соответствовать физике уже существующей, возникшей из экспериментальных наблюдений окружающего нас мира. Метафизика, раскрывающая невидимое Его, то есть силы Его, заключенные в творении, и характер Творца, запечатленный во всем Им сотворенном то есть божественность, должна соответствовать фундаментальным физическим законам в математической форме, как содержательная их интерпретация. Новая метафизика должна подходить физике, как живая рука своей перчатке. Материализм сегодня как раз является той метафизикой, которая стихийно возникает на основании современной физики. Новая метафизика поэтому должна полностью исключить материалистическое понимание законов природы и показать неспособность старой метафизики объяснить их.

Новая метафизика, будучи пониманием сил Божиих и характера Его творения (процесса), должна выражаться на языке человеческом. Человек, будучи сотворенным Богом по образу Своему и подобию, имеет в переживании своего бытия опыт, позволяющий воспринять и усвоить откровение Божие, а также выразить его на языке своих экзистенциальных переживаний. Таким образом, новая метафизика должна быть не отвлеченно умозрительной, а экзистенциально опытной и самым непосредственным образом должна быть соединенной с антропологией. Другими словами, новая метафизика должна быть гуманитарной.

Свойства ожидаемого чуда Божия должны быть следующими.

1) Новая метафизика должна быть метафизикой по отношению к современной физике.

2) Новая метафизика должна вытекать из богословия Священного Писания.

3) Новая метафизика должна служить содержательной интерпретацией физической теории.

4) Новая метафизика должна выражаться на языке понятий, укорененных в    экзистенциальном опыте человека.

Достаточно жесткие требования. Будет ли принята новая метафизика, удовлетворяющая выше перечисленным условиям, за убедительное, с точки зрения физиков, свидетельство в ложности материализма и в истинности откровения Божия? Откажутся ли материалисты от веры в ложного бога, если истинный Бог пошлет им Свое знамение?

Можно предвидеть, что в стане физиков произойдет разделение. Одни скажут: “Да! Именно это мы и искали всю нашу жизнь, но не надеялись найти. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой”. Другие, возможно, скажут: “Что есть Истина?! Наука нам нужна для овладения природой и управления ею для нашего блага. Мне нет нужды понимать моего раба, который служит в доме моем. Он – вещь среди моих вещей”. О последних так сказал пророк Аввакум: “Надмевается дух его, и он ходит и буйствует; сила его – бог его”. Впрочем, не будем опережать события и предоставим каждому определить свой выбор: какому Богу он служит – Истине или Силе.

Не требуем ли мы от Бога невозможного? Не является ли существование такой метафизики логически невозможным? Может быть материалистическая интерпретация физических теорий не является вовсе метафизическим построением, основанным на априорной вере, а чисто логическим выводом, исключающим возможность непротиворечиво помыслить иную ткань мироздания. Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно обратиться к истории физики, к тому моменту, когда произошел ее отход от натурфилософских представлений и метафизических рассуждений.

Именно в это время и возникает физика, как наука в современном смысле этого слова, и связан этот переход с именем Галилея. Переворот, сделанный Галилеем, в первую очередь заключается в открытии языка, на котором можно “общаться” с природой и понимать ее, а языком этим оказался язык математики. По мнению Галилея, великую книгу природы может читать лишь тот, “кто сначала научится постигать ее язык и толковать знаки, которыми она написана. Написана же она на языке математики”. Переворот, совершенный Галилеем, определил весь дальнейший ход развития физики, поэтому он заслуживает того, чтобы его рассмотреть более внимательно, особенно в свете сказанного выше.

Математика, какова бы ни были ее природа и происхождение, обладает универсальным свойством – логической ясностью. Математическая теория, состоящая из исходных постулатов и правил вывода, не скрывает за собой ничего, что не понято математиком и что не используется им при дальнейшем развитии математического построения. Математика, как теория, в этом смысле сводится к пониманию математика, как творца. Натурфилософы же, претендовавшие на понимание мира, оставались в области смутных интуиций, которые не проникали глубже поверхностных аналогий. Суть природы оставались недоступной их пониманию, она не заговорила на языке, понятном для человека. Если человек и природа говорят на разных языках и человек не может встать на точку зрения природы, чтобы понять ее язык, то природа сама с собой говорит как бы на одном и том же языке. Поэтому нам не остается ничего иного, как изучать природу не в ее отношении к человеку, а лишь к самой себе, то есть в отношении одной выделенной части природы к другой. Так возникает экспериментальный подход в современном смысле этого слова, в котором сам прибор является частью исследуемой природы. Человек в экспериментальной ситуации соотносит одно неизвестное (объект исследования) с другим неизвестным (прибор) и получает форму этого отношения, главным образом в виде числа. При измерении одно неизвестное для человека содержание соотносится с другим и выносится за скобки, оставляя лишь форму этого отношения, которое доступно для понимания человека и выразимо на математическом языке. Таким образом, математический язык – это язык подслушивания за природой, причем подслушивание это – через замочную скважину, пропускающую лишь проекцию содержания на плоскость пустых форм. Как будто мы слышим речь на неизвестном нам языке, смысл которого для нас недоступен, но доступно математическое исследование различных звуковых закономерностей этого языка.

Важно понять, что объективный метод познания, принятый в физике и определяющий тот горизонт, который единственно будет доступен исследователю, изначально полагает сам себе предел. Суть этого предела в характере общения исследователя с природой: общение на языке отношений содержательно однородных объектов. Кулек черешни соотносится с куском железа, и получается полкило, причем такое полкило, которое не существует в природе, но зато может существовать в теории. От карандаша в его отношении к линейке остается четырнадцать сантиметров, которые могут существовать лишь в теории. Как бы далеко в исследовании ни продвинулся объективный метод познания, он не может обнаружить то, что по самому своему определению восприниматься им не может, а именно, содержательную сторону познаваемого. Поэтому физическая теория, созданная на основании объективного метода познания, по самой природе своего происхождения остается открытой для содержательного осмысления или онтологической интерпретации.

Для того чтобы признать объективный метод познания как адекватный, мы должны предположить, что в результате отношения познаваемого с орудиями познания, когда исследователь получает форму этого отношения, вынесенное при этом за скобки содержание не существенно для познания. Такое предположение оправдано только в рамках определенной метафизики. А именно: мы должны предположить, что ни что существующее не обладает внутренним бытием, то есть внутренней степенью свободы, которая не проявляется в объективных отношениях с другими сущностями. Содержательная сторона существующего должна быть качественно однородной и сводиться лишь к обеспечению существования внешних качеств, дающих форму или количество при отношении их с качествами у других сущностей. Таким образом понятое содержание есть не что иное, как определение субстанциальной подкладки для наблюдаемых качеств, то есть материи в самом широком смысле этого слова. Поэтому только в рамках материализма объективный метод познания можно признать адекватным. Физика же своему существованию обязана объективным методам познания, и поэтому физические теории описывают лишь проекцию действительности на объективные методы познания. Физические теории нельзя как свидетельствов пользу материализма, так как претензия физических теорий на полноту описания действительности обоснована только при условии, что нами уже принята метафизика материализма.

Нет никаких логических ограничений для предположения о существовании у бытия онтологически внутренней степени свободы, в которой совершается то, что можно назвать жизнью. То есть нет никаких логических препятствий для возможности существования новой метафизики, обладающей свойством, отмеченным выше под первым номером. По отношению к такой метафизике материализм выступает как онтологическое умерщвление внутренней индивидуальной жизни, выхолащивание ее в плоскость общедоступных качеств.

В связи с ролью объективных методов познания уместно будет упомянуть здесь о психологии. Психология оформилась в научную дисциплину с победой объективных методов исследования над интроспекцией, то есть над субъективными отчетами о самонаблюдениях своих внутренних душевных явлений. В результате этого из психологии полностью исчезло такое понятие, как душа, которая, по самому названию психологии, казалось бы, должна быть единственным предметом ее исследования. Как здесь не вспомнить тезис Тьюринга о том, что машину можно признать разумной, если по ее ответам не удается выяснить, что она работает по заложенной в ней программе. Так инженеры человеческих душ и инженеры вычислительных машин пожали друг другу руки. Но сама жизнь и душевная проблематика живых людей породили диссидентское направление в науке – психоанализ Фрейда и Юнга. Сейчас психоанализ выступает по отношению к академической психологии во многом подобно тому, как натурфилософия соотносится с современной физикой.

Субъективно переживаемые цели принадлежат содержательной сфере субъекта. С точки зрения объективных методов познания о целевых причинах можно говорить только в их проекции на бессодержательные формы, то есть только на языке формальных причин. Язык формальных причин, естественно, не будет исчерпывать все живое и действующее содержание. В картину мира, написанную на языке формальных причин, спонтанная активность живого содержания будет врываться как неконтролируемая причина, которую можно описать лишь вероятностными закономерностями. Вероятности, имманентно присущие законам квантовой физики, не являются ли как раз проявлением этой внутренней, “субъективной” стороны бытия?

Однако “Господь сказал Самуилу: …Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце”. Сердце человека как раз и обозначает его сердцевину, его внутренний мир, обладающий своей свободой и независимостью от внешней действительности. Человек живет своей жизнью, но чужая душа для него – потемки. Богу же открыта эта внутренняя сторона всего сущего, недоступная человеку. Более того, в самом процессе творения Бог творит мир, по-видимому, как бы изнутри, Своими речениями и духом, интимно связанными с внутренней жизнью тварного. Сравни Бытие 1.3 ”И сказал Бог: да будет свет. И стал свет” и Евангелие от Иоанна: “В Нем [в Слове Божьем] была жизнь, и жизнь была свет человеков”.

Можно предположить, что в Священном Писании Бог открывает Свою, дополнительную по отношению к человеку, точку зрения на творение – сердечную, а не лицевую или поверхностную. Поэтому нет никаких логических препятствий для возможности существования новой метафизики, вытекающей из богословия Священного Писания и обладающей свойством, отмеченным выше под вторым номером.

Неизбежность странного мира, открытого современной физикой, заключается в том, что эта картина все более и более расходится с той метафизикой, в рамках которой она создавалась. Как вы помните, физика в лице Галилея и Декарта начинала с предположения о сущем в виде геометрических тел, что максимально соответствует материалистическим представлениям. Затем на первое место вышли силовые поля, гравитационные и электромагнитные. Но и они понимались как существующие в том же самом пространстве, в котором находятся материальные тела, и поэтому могли быть признаны диалектическим материализмом за бурлящую противоречиями материю. Но сегодняшняя физика демонстрирует такие явления, для объяснения которых приходится привлекать несиловые информационные взаимодействия. Состояние объекта описывается не в метрическом пространстве, которое определяется понятием расстояния между двумя точками, а в векторном пространстве, определяемом скалярным произведением двух векторов. Если материальные точки наглядны, а поля можно представить себе по аналогии с натяжениями в материальной среде, то вектора в бесконечно мерном векторном пространстве лишены всякого интуитивного понимания. То, каким образом в теории представлен объект, само лишено онтологического осмысления. Поэтому кризис понимания, бушующий сегодня в физике, как раз вызван отсутствием новой метафизики, которая могла бы предложить новую онтологию взамен материалистической для осмысления математических конструкций своей теории.

А то, что материалистическая метафизика исключена для интерпретации законов странного мира, видно хотя бы из того, что такая материалистическая характеристика существования как число частиц в квантовой теории поля становится динамической переменной подобно скорости. Как скорость не существует сама по себе, но лишь как скорость тела по отношению к системе отсчета, так и частицы не существуют сами по себе, но лишь как динамическое проявление чего-то по отношению к чему-то. Вопрос возникает – чего?

Поэтому современная физика открыта для принятия новой метафизики, предлагающей новую онтологию, которая поможет ученым в решении их собственных профессиональных проблем. Поэтому также нет никаких логических препятствий для возможности существования новой метафизики, обладающей свойством, отмеченным выше под третьим номером.

Как хорошо видно с точки зрения теоретических вершин сегодняшнего дня, античная натурфилософия и метафизика были обречены выбором слишком человеческого языка неадекватного для описания природы. Универсальные динамические начала – тепло и холод, любовь и ненависть – на самом деле брались из содержания человеческого опыта и, “не спросясь”, переносились на все существующее. Категории метафизики – сущее, движение, покой, тождество, различие – были конкретными понятиями человеческого ума, за которым стоит также человеческий опыт. Нет никаких оснований полагать, что содержание, свойственное человеческому переживанию, будет присуще и всему остальному.

Но если рассмотреть интроспективно бытие человека в самом себе, жизнь своего сердца и отвлечься от конкретного его содержания, то можно попытаться различить общую форму, в которой содержание жизни любого человека в любой момент времени протекает или внутренняя сущность человека бытийствует. Что бы человек ни переживал, он, тем не менее, это переживает; что бы человек ни сознавал, он, тем не менее, это сознает и т.д. Не видно никаких принципиальных препятствий для проведения подобного исследования. Если в результате этого исследования будет обнаружена форма, по которой внутреннее бытие живет, то эта форма, с одной стороны, будет для нас понятна, как возникшая на основании нашего собственного экзистенциального опыта, а с другой стороны, она будет лишена сугубо человеческого содержания. Опять таки, нет никаких оснований для отрицания того, что эта форма будет общей для внутреннего бытия всего сущего.

Новая метафизика, которая, с одной стороны, является учением о бытии вообще, а с другой стороны, раскрывает субъективное измерение бытия, как раз должна излагаться на языке понятий, выражающих выше обозначенную форму внутреннего бытия. Эти понятия, таким образом, будут укоренены в экзистенциальном опыте человека, и нет никаких логических препятствий для возможности существования новой метафизики, обладающей свойством, отмеченным выше под четвертым номером.

“Да будет благоволение Господа Бога нашего на нас,
            и в деле рук наших споспешествуй нам, в деле рук наших споспешествуй!”

[1] 1) Важно подчеркнуть, что вынос за скобки внутреннего содержания и оставление для рассмотрения лишь внешних качеств делает возможным проведение обобщенных доказательств в физики. Результаты, полученные в данном эксперименте при соблюдении определенных параметров, обладают свойством всеобщности для любых экспериментов при соблюдении тех же самых объективных параметров. Интересно связать вероятностные законы квантовой физики с проявлением внутренней, не контролируемой объективными методами наблюдения, стороны действительности.

2) Интересно настаивание Декарта на неодушевленности природы и даже животных. Этот тезис то есть неодушевленность материи обосновывал объективные методы познания.

3) Имеет смысл коснуться более глубоких причин возникновения современной науки. Сравнить Возрождение с Античностью Греции. Там и здесь произошло снятие границ, объединение миров. Ср. заметки в Гуссерле. Греция: человек стал способен не то, что бы создавать вечные имена природных вещей, но достигать их понимания. Чтобы создать природную вещь человек должен был бы создать и ее вечное имя. Но имя на небе, в божественной сфере. Сравни Адама, которые давал имена животным на небе, и имена становились такими. Сравни строителей вавилонской башни. Чтобы создать себе имя, им приходится строить башню до неба! Греческие философы пытались достичь понимания небесных логосов теоретически, точнее герменевтически. Возрождение: дало человеку чувство свой способности создавать вещи, подобные природным. Таким образом к природным вещам он мог применить свои искусственные инструменты. Полученные при этом имена будут не искажением божественных логосов! Человеку стало прямо доступным божественная книга природы, написанная Богом математическими логосами. Человек как бы перестал интерпретировать, но стал измерять.

4) Важное замечание: с точки зрения новой метафизики процедура проекции найдет свое объяснение, будет раскрыта ее природа. Проекция, отношение – не является вовсе каким-то первичным атрибутом бытия, но возникает как динамическая характеристика. В этом случае материалистические понятия также найдут свое объяснение, как динамических или гносеологических “макрохарактеристик” познавательной установки субъекта. Материя – это гносеологический продукт, а не бытие в предельной инстанции.